Культура предписывала потреблять яства так, чтобы не запачкать рук, однако салфетка должна была лежать возле каждого гостя – «в противном случае хозяевам не стоило гневаться, если об их скатерть вытирали руки». В семейном кругу часто трапезничали без скатерти на столе, но к приходу гостей, в знак уважения, столы надлежало убрать полотном. Три скатерти, и не менее, должны были быть у образцовой хозяйки: первая скатерть – из цветного сукна или шелка, какой покрывался стол до трапезы; вторая – белая – для будничных обедов, третья – из ценной ткани с вышивкой – для торжеств. Нередко вышитая скатерть передавалась по наследству и хранилась как достояние семьи.
Кроме салфеток Культура в Орензе требовала подать каждому гостю минимум одну тарелку, один сосуд для питья и ломоть хлеба с ладонь к каждому из блюд. Зачастую люди приносили на пиршества свои приборы – ложку и ножи для еды. Культурные орензчане вкушали мясо при помощи двух маленьких кинжалов: одним резали, на другой накалывали; вилка же пока получила признание только в Бронтае. Дамам следовало кушать мало – ровно втрое меньше отца и вдвое меньше супруга. Отказываться от угощений также было нельзя: в тарелке дамы часть пищи всегда должна была лежать нетронутой. После застолья, дабы не оскорбить хозяев, гости забирали недоеденное из своих тарелок: на завтрак или в подарок прислуге.
Астрологи советовали вставать из-за стола засветло, кушать неторопливо, растягивая прием пищи на две триады часа. Окончательно завершалась вечерняя трапеза через триаду часа после десерта – орензчане «закрывали желудок» той же сладкой закуской, с какой начался обед.
________________
Весь обед Маргарита смотрела на Ортлиба Совиннака переполненными восхищением и благодарностью глазами. Он же, польщенный вниманием юной красавицы, сам на себя не походил. Хмурый и властный градоначальник в тот день дал волю чувствам, о каких позабыл: добродушию и открытости. Смотрясь, как в зеркала, в зеленые русалочьи глаза, он видел себя по-рыцарски благородным, неотразимым и способным на великодушные поступки – и, главное, ему хотелось соответствовать своему отражению.
– Полно благодарить меня, – сказал Ортлиб Совиннак после того, как они перешли от сладких закусок к основному блюду. – Я не сделал ничего такого для вас, госпожа Махнгафасс, чего бы ни сделал для других.
– Прошу меня извинять, но я не госпожа, – ответила Маргарита. – Я ничто не имею… и я даже не думаю, что еще горожанка – я не упло́тила городу податей после замужничества. А мой муж из деревни, так что я, наверное, свободная землеробая… Просто Маргарита Махнгафасс.
Ортлиб Совиннак странно улыбался, слыша от выглядевшей как дама красавицы простонародную речь. За столом их усадили рядом, и Маргарита должна была развлекать гостя беседой, а тот разливать напитки и отрезать для нее мясные куски.
– Ваш супруг перешел из мирян в воины, – ответил Ортлиб Совиннак, – а податей супруге воина платить не нужно, мона Махнгафасс… Так вы позволите себя называть?
К замужней аристократке обращались с приставкой «дама», к незамужней – «дева»; к горожанке, чей муж или отец имел в движимом имуществе дом – «госпожа» или «молодая госпожа». Дословно «господин» – это покровитель гостей (чужаков в городе). Вдова тоже могла быть госпожой, то есть хозяйкой дома и гостеприимицей. Не горожанку звали госпожой, если ее семья относилась к землевладельцам. Господином также становился окончивший университет мужчина, а женщины, над которыми он главенствовал, снова получали приставку «госпожа». Когда же ничего не знали о положении женщины и желали быть вежливыми, то к имени добавляли «мона» от «монада», что означало первую, единственную, исключительную особу и подчеркивало почтение собеседника. Но среди бедноты ее не использовали. Лавочники так говорили: «Или ты госпожа, или никто, – и раз ты никто, то нечего дурить головы простому люду своими «монами», а то мы не знаем, как кланяться, и кланяться ли тебе вообще».
– Прелестна ли она, подобно вам, мона Махнгафасс, или отнюдь нет, – снова долил Ортлиб Совиннак в бокал девушки желтого вина, и она не посмела отказаться, – молода или стара, бедна или богата, жертва должна получить справедливую защиту закона, а мерзавцы – справедливое наказание. И это мои же услужники! Почти у меня на глазах! Распустились… Нет, не те сейчас времена, что были при герцоге Альбальде, – вздохнул он, нарезая утиную грудку. – Тогда подобное не могло бы произойти. Закон был суров и беспощаден, но поэтому был и порядок. И была безопасность. А сейчас все страх потеряли. Не уважают старших, не чтят традиций. Как-то мудрый человек сказал мне: «И в нравственном человеке спит зверь – лишь страх не дозволяет ему открыть глаза»… – задумавшись, ненадолго замолчал он.