– Зачем тогда храмы, проповеди, Боговедение и Богознание? Вера зачем? – горячо возражала Маргарита. – А нравственность? Без морали, мы бы бегали с палками и голышом, как дикари! – полностью переиначила она смысл вчерашних слов Огю Шотно. – И как вы, священник, таковое говорите?! Про то, что лучше́е быться животным и вести себя срамно. Я не понимаю!
– Да, ты не поняла. Я хотел сказать, что люди со дна общества более открыты для откровенных бесед о плоти и о том, что с ней связано. Как следствие, их проще направить к свету, чем тех, кто в своем заблуждении считает, что и так чист да праведен. Я нисколько не умаляю важности Боговедения, Богознания, проповедей или нравственности, – ни в коем случае. И уж, конечно, не умаляю значимости веры! Но Божий Сын призывает нас гармонично соединить природу плоти и силу разума от души, подает нам пример, избирая единственную жену и создавая с ней семью ради рождения потомства. Неверно идти на поводу у своих животных подвижек, но бывает, что в войне со своей плотью, люди тоже слабеют разумом. Нельзя делать из Пороков друзей, но можно заключить с этими врагами мир и менять их, как пленников, на Добродетели, пребывая в душевном спокойствии. Понимаешь?
Маргарита снова лишь пожала плечами.
– Будем работать дальше, – сказал брат Амадей. – Ветка розы – это только половина новой жизни.
Они зашли в келью-хранилище. На стол брат Амадей выложил два корня от дикой розы, показал Маргарите, как удалить всё лишнее с ее черенка и как соединить его с корнем лесного, неприхотливого кустарника. Более священник не изрекал странных или неловких суждений, но Маргарита краснела, когда они заматывали тряпичной лентой соединение двух растений и когда его пальцы касались ее руки или почек роз. По губам брата Амадея скользила его обычная улыбка-полутень. Закончив, они посадили будущие розы в ящичек с землей и полили их. Ящик брат Амадей унес вглубь кельи, поставив его в тень.
– На сегодня всё, – сказал из-под надвинутого на глаза капюшона праведник. – Думаю, ты больше не придешь мне помочь, сестра… Я в обиде не буду. Но если тебе интересна твоя роза, то через два дня юпитера, уже во второй триаде Трезвения, жду тебя. Посмотришь: прижилась ли твоя роза с корнем. А это возьми с собой, – он протянул ей желтую цветочную чашу на коротенькой ножке. – Возможно, у тебя есть вопрос ко мне?
– Есть один, брат Амадей, – сказала Маргарита, еще больше смущаясь. – Зачем вы похоронили бродягу, какового повесили на торжествах в честь герцогини Юноны?
– Потому что знал его. Пойдем со мной, сестра…
Брат Амадей пошел в сторону высоких кипарисов, за какими начиналось сочно-зеленое кладбище, похожее на ухоженный парк. Там, среди деревьев, белели стелы мирян и низенькие колонны священнослужителей. Многие памятники овивал плющ или же их обрамляли кустарники. И здесь росли розы – символы любви, тайны и молчания. Вдали виднелась кучка людей в траурной черной одежде, и Маргарита подумала, что это так странно – хоронить любимых и скорбеть в столь солнечный день.
– Тот бродяга когда-то был братом из этого храма, – говорил праведник, минуя скамью в самом начале кладбища. – И был моим наставником. Как бывший священник он не заслуживал захоронения в нечистотах, однако наш градоначальник был непреклонен. Так мне пришлось идти к герцогу Лиисемскому, а уж тот явил милость. Я не смог помочь своему наставнику при жизни и всё же сумел после его смерти – он получил могилу под крестом, но уже не под звездой, конечно. Сана его лишили четырнадцать лет назад – в год смерти Альбальда Бесстрашного.
«Раз брат Амадей так почитает того бродягу, то понятно откудова эти странные мысли и пошлые речи про места, давающие жизнь», – проходя вслед за праведником, думала Маргарита.
Они отошли от скамьи шагов на пятьдесят и становились у маленькой квадратной плиты в траве. На ней, под меридианским крестом, виднелось написанное краской имя: «Фанж Толбо́».
– Так его звали, – сказал брат Амадей. – Он был очень умным человеком, а когда-то был и безмерно духовным.
– Мне он таковым ничуть не казался, – хмуря брови, ответила Маргарита. – Он обидел меня… Жуть сильно… Хотя я ничто ему не делывала. Разве так поступают духовные люди? Безмерно духовные?
Брат Амадей вздохнул.
– Он потом сильно изменился. Но что до обиды… Я повторю тебе его слова: «Никто не сможет тебя обидеть, пока ты сама не захочешь быть обиженной». Обида не в словах, что ты слышишь, она у тебя в голове. Ты решаешь – обижаться тебе или нет. Все усилия твоих обидчиков будут тщетными, если ты, скажем, посмеешься в ответ или махнешь рукой. Те, кто клевещут, хотят, чтобы ты верила в их слова, чтобы ты сама сделала их речи истиной, а себя видела такой, как они говорят о тебе.