В келье-хранилище священник показал Маргарите сросшуюся с корнем желтую розу и другие ее черенки. Один из них один пропал, а два других выглядели неплохо.
– Это ничего, что один куст погиб, – успокоил брат Амадей опечаленную девушку. – Так бывает… Твоей вины в этом нет. Половины не смогли прижиться вместе, как и люди. И даже соединившись, оказались неспособны дать новую, общую жизнь прекрасному цветку.
– Вы ведь не о розах сейчас, да?
– Не о розах… Я хоть целомудренный человек, но человек и, кажется, понимаю тебя… Но то, что ты совсем не знаешь мужа – это вовсе не скверно. Много счастливых супружеств заключилось по уговору семей, между едва знакомыми друг с другом женихом и невестой. Тебе сейчас нужно не отвергать Иама, а раскрыться ему навстречу… Или же ваше супружество будет похоже на этот мертвый черенок. Любви одного человека недостаточно – нужно взаимное желание соединить души, но часто бывает так, что всё начинается с любви одного человека или его желания любить, желания отдать любовь, а его половина не может остаться равнодушной – сила любви захлестывает и пробуждает ответные чувства. Ты женщина, будущая мать: отдавать свою любовь – это твое естество, свойство твоей плоти. Не бойся ее отдать…
– Я стараюсь, но не выходит. Как мне это сделать?
– Ты сама знаешь «как» лучше меня. Ты даже Совиннака смогла изменить к лучшему – где уж Иаму до нашего сурового градоначальника! Посмотри на Иама другими глазами. Найди в нем добро, а его там много. Я давно знаком с этим мальчишкой – и точно это знаю. Ради тех, кого он любит, он всё сделает. Даже ту буханку хлеба он украл не для себя, для сестры, а когда попался, то опять же о себе не думал – знал, что его строже накажут, но откусил от буханки, чтобы ее не смогли продать, сжалились над голодной девушкой и отдали ей хлеб.
Маргарита молчала и смотрела на черенки роз. Слова священника разбивались об одно – новая близость с мужем ее пугала до отвращения. Праведник, будто прочитал ее мысли:
– Просто скажи ему, как останетесь одни ночью, что именно тебе не нравится, а что приятно, – тихо сказал он. – Не молчи, не терпи и больше не лги. И я уверен: всё переменится к лучшему.
________________
Вечером того же дня Огю Шотно слушал рассказ Марлены о посещении суконной палаты и мысленно поздравлял себя – его хитрый план ладно осуществлялся. Особенно он обрадовался, когда жена передала просьбу Гиора: выяснить причину неприязни градоначальника к Оливи Ботно. У Огю появился отличный повод начать беседу с Ортлибом Совиннаком с нужной ему стороны.
Выждав до дня юпитера, Огю Шотно отправился в темно-красный особняк градоначальника на обед и традиционную шахматную битву. Ортлиб Совиннак давно пришел в себя, снова стал замкнутым, строгим, властным. Он восседал во главе стола, под красной кровлей балдахина, одним взглядом, без слов, отдавал приказы прислуге, важно бросал мясные кости своим четырем борзым собакам. Его дочь, тринадцатилетняя Енри́ити, хорошенькая брюнетка, совершенно непохожая на отца (маленькая, тоненькая, с нежным округлым лицом и бархатными оленьими глазами), безмолвствовала весь обед, супилась и едва кушала. «Видимо, Ортлиб опять сжег ее роман, наорав при этом», – догадался Огю. Все, кто помнили скончавшуюся в юном возрасте супругу градоначальника, говорили, что Енриити, названная в честь матери, уродилась точной ее копией. Портрет со стены парадной залы, висевший напротив стола, подтверждал эти слова. Также сказывали, что старшая Енриити Совиннак отличалась при жизни веселым нравом, кокетливостью и очаровательным легкомыслием. Еще судачили, что жена градоначальника не отошла в иной мир от внезапной болезни, всего через два года после рождения дочери, а отравилась, вот только Ортлиб Совиннак скрыл это преступление.
Место справа от хозяина дома всегда доставалось почетному гостю, слева – хозяйке дома; стул напротив Огю занимала Диана Монаро, воспитательница Енриити, – привлекательная блондинка из северной Санделии тридцати семи лет. Воспитатели получали жалование, но они не считались прислугой: к ним относились скорее как к членам семьи. Их статус означал образованного, культурного и нравственного человека, а для женщины не было почетнее должности в Меридее. С Ортлибом Совиннаком Диана жила около двадцати одного года; их единственному сыну, Идеру Монаро, занимавшему за столом соседний с Огю стул, недавно исполнилось двадцать.