Взойдя на трибуну и глядя вниз, на пламя, Маргарита решила не лгать.
– Я горжусь своим мужем и именем, что он мне дал, – произнесла она. – Ты дал… На нас напал враг, и ты храбро отправился на войну. Ты погиб, чтобы мы жили, потому что для тех, кого ты любишь, ты всё сделаешь… На поле боя ты показал себя достойным, храбрым воином, показал себя героем. Мы все гордимся тобой.
Марлена выжидающе смотрела на нее, не понимая, почему она ничего не говорит о любви. Маргарита отвела взгляд от ее ангельского лица, бросила ветку кипариса вниз – та, упав в чашу, чуть помедлила, застряла, но в итоге соскользнула в огонь, словно мертвец неохотно принял дар супруги.
Тело сгорело за час. Все лавочники удались, а близкие Иама прошли из устрины в храм на молебен. За следующую триаду часа священники подготовили кости к погребению – сложили их в терракотовую урну, запечатали ее, а меч обмотали саваном. После молебна урну и меч похоронили в маленькой ямке возле стелы Иама Махнгафасса-отца и поставили временный камень с изображением меридианского креста над написанным краской именем.
Для Маргариты вместе с захороненными останками мужа будто ушло под землю прошлое, где были Доля и хлебная кухня, Гюс Аразак и судьбоносная бочка, боль и кровь, сопровождаемые звуками бьющейся о стены кровати. Исчезло и пугающее будущее в деревне, и предсказания Мамаши Агны о побоях с забытьем в выпивке.
Тетка Клементина не пришла на успокоение, так как опасалась, что Маргарита будет стенать и проситься назад в зеленый дом Ботно, – тем самым угнетать ее совесть и стыдить перед господами Шотно. Она даже пыталась удержать супруга дома, но дядюшка Жоль, разругавшись с ней, появился у устрин. Сразу по окончании похорон, еще на кладбище, Ортлиб Совиннак поговорил с ним о чем-то в стороне. Во время этой беседы лицо Жоля Ботно выглядело растерянным и глуповатым. Затем Ортлиб Совиннак подошел к Маргарите
– Я должен теперь тебя покинуть, – негромко сказал он. – Ты же вернешься в свой дом, к дяде и тете, любимая. Я вскоре стану навещать тебя там. Носи траур восьмиду, как и полагается. Не говори никому о нас, пока его не снимешь… Даже брату Амадею, – ласково улыбнулся он на немой вопрос в зеленых глазах. – В будущем тебе нужно будет реже с ним видеться. Намного реже, а еще лучше – совсем прервать общение. Людям нашего положения более подходит такой духовник, как епископ Камм-Зюрро. Ты можешь сегодня пообщаться с ним в храме Пресвятой Меридианской Праматери – епископ ожидает этого. Сделаешь так, как я говорю?
Доверчиво глядя на него, Маргарита кивнула, и в темные глаза градоначальника словно попала капелька теплого молока – они стали чуть светлее и добрее.
– Прошу меня извинить за поспешный отъезд, – едва сдерживая улыбку, поклонился Ортлиб Совиннак.
Подавшись плечами вперед, он быстро потопал к ограде кладбища и скрылся за воротами храма.
– Да, делааа… – произнес Жоль Ботно, несмело подходя к своей племяннице. – Значит, градначальник, дочка?
Девушка кивнула, и по ее старательно спрятанному, но пробивавшемуся в зеленых глазищах ликованию, дядюшка Жоль понял, что любовь взаимна.
– Делааа, – повторил он, теребя бородку. – Я, чего же, нашему господину Свиннаку дядею придуся? Ммм-дааа… Мне градоначальник велел рот на замку держивать, покудова ты траур не сымешь, но твоей тетке я всё ж таки будусь должон сказать… Как бы Клементину удар не хватил, коль зазнает, что теткою градначальнику станется… Делааа… Так что ты сбирайся – к вечеру за тобою со Звездочкой заезжаем. Часикам к трем…
Маргарита обняла дядю, а тот ее. За Жолем Ботно к юной вдове бросилась в объятия Беати. Милая, красивая Беати, прижимая Маргариту к себе, расплакалась от жалости к подруге.
– Каковое же горе-то! – рыдала Беати. – Я так тебя сожалею! Я бы пала на твоем месте в вулкан! Или обрила б голову, ушла в монастырю… Чем же ты так провинилася пред Небесами? У нас в семье всё эдак славно. Отчего ж тебе не свезет никак? Одно за одним ходят горести! И всё горше, и всё горше́е! Почто тебя так карают свыше?
Маргарите никак не удалось бы ее разубедить, да и сейчас это было неуместно. Она прикрывала веки, соглашаясь, что терпит сплошные лишения и ничего не приобретает.
– Хватит, Беати, – подошел к ним Синоли. – Негоже так убиваться по чужому мужу… Чего люди удумают? Срамно…
Не переставая рыдать, Беати переметнулась к нему и припала на его грудь.
– Она, как дитя носить сталась, всё ревет, – извиняющимся голосом пояснил Маргарите Синоли. – Ну хватит, Беати… тут люди таковские, наиважнющие… сам градначальник былся… Неловко… Кто нас не знает, не то, небось, надумывает… – покосился он на надменного Огю Шотно.