– Тетя Клемтина, теть Клемтин! – выпалила Маргарита, нечаянно взмахнув мокрой тряпкой. – Оливи тута!
Крупная капля щелкнула тетку по носу, и та захлопнула рот, прикусив язык, но лишь слегка скривилась. Она не стала кричать на Маргариту – небрежно отшвырнула рукоделие и, подбирая ноги, резво побежала навстречу любимому сыну, который уже шел к ней, раскрывая объятия.
Маргариту немедленно отправили купить курочку – и теперь уже она бежала к храму Благодарения, на рынок, пока тот не закрылся, после чего она одна в кухне ощипывала тушку, радуясь, что птичник хоть голову курице свернул. В это самое время Клементина Ботно, Синоли и Филипп, расположившись в обеденной, «разминали желудки» цветочным заваром с медом и слушали рассказы Оливи о чудесном Бренноданне. Маргарита, когда уставала вращать вертел с курицей, подходила к приоткрытой двери между кухней и обеденной – тоже слушала через щелку занятные истории сужэна. По словам этого помощника нотариуса, он с избытком познал блистательную столичную жизнь, среди знати, рыцарей и неописуемой красоты содержанок, влиятельных как советники короля и столь же уважаемых в свете, как и замужние дамы.
«Странно, – думала Маргарита о рассказах Оливи, пока поворачивала вертел перед огнем очага и вдыхала одуряющий аромат жарившейся птицы, – мне Бренноданн помнится иным: темным и мрачным. Наверное, это затем что я хорошо помню Портовый город и Хлебный. Оливи же наверняка живал себе в Белом городе или даже в Золотом, вместе с аристократами. Батюшка говорил, что столица Орензы, как продувной трактирщик, поит медами лишь тех, у кого водятся деньжата, а бедноту потчует дрянью и жиреет с нашенского обману».
Тетка, в свою очередь, рассказала сыну, что к их соседу, косторезу, пока тот пил у Мамаши Агны, в дом залез «проходимец» из того же постоялого двора, надругался над его дочкой и после исчез из города. Кто он и откуда был, никто не знал. Так что тетка Клементина радовалась, что в доме появился еще один мужчина, а то ей было страшно. Еще тетка добавила, что «эта Гелни», дочка костореза, сама была виновата в своем позоре, поскольку по благодареньям не носила чепчика, и что ныне ее никто не возьмет замуж. Подслушивавшая у двери Маргарита не поняла, какой позор имела в виду тетка, но решила, что теперь уж точно никогда не выйдет на улицу без чепчика, раз даже забравшийся в дом проходимец ругается и негодует так сильно, что и замуж потом можно не выйти.
«Хорошо, что у меня есть мой добрый дядюшка, – вернулась к очагу Маргарита и начала крутить вертел за ручку. – На радостях, что Конец Света нас миновал, он купил мне после Великого Возрождения на ярмарке красного отрезу, какового как раз хватило на чепчик. Я этот чепчик берегу. Я еще ни разу его не надевала, ведь красный – это жуть дорогой цвет, но для герцога Альдриана Красивого я его надену. Конечно, если меня пустят на казни. А потом и по благодареньям его носить будуся…»
________________
Клементина Ботно считала, что ее супруг избаловал Маргариту, быстро прощая ее – свою любимую дочку (оттудова все пакостя́ и бедствия!), поэтому тетка воспитывала племянницу в двойной строгости, ничего не спуская ей с рук. Так что наказание Маргариты к обеду не закончилось – за прятки на чердаке ей пришлось одной кушать в кухне, зато от запеченного яства она получила крылышко: тетка великодушно обделила себя угощением, а Оливи съел курицу за себя, за мать и за отца, вероятно, позабыв о том, что хорошим мясом его семья питалась по благодареньям и празднествам, довольствуясь в будни колбасами, говяжьими хвостами или даже козлятиной.
«Дядюшку – вот кого надобно сожалеть, – утешала себя девушка. – Ему мяса вовсе не осталось. Тетка ему заявит: "Кто ходит обедовать последним – тому кости". И он кричать, наверное, будет… Лишь бы не плакал!»
Жоль Ботно получил сухой и горячий гумор, но на стыке с влажностью и не в высшей точке горячести, то есть у него имелось два гуморальных сока – желчь и кровь. Желчи всё же было больше, да и Луна наградила Жоля Ботно не только порочной склонностью к Чревообъядению, но и к Гневу. Беззлобный и веселый нрав подарило ему рождение в седьмом месяце Вакха, по той же причине он имел тягу к выпивке и загулам. Таким образом, добряк дядюшка Жоль мог то ярко краснеть от возмущения, то взрываться от гнева, то спьяну ронять слезы, – вот Маргарита и переживала, как он воспримет то, что ему на обед достались кости. Она была бы рада до его возвращения отмыть поддон, куда капал ценный куриный жир, но тетка отправила ее убрать спальню Оливи, да «всё тама наблестеть, а не вилять от лени, как завсегда».