– Дурак – это верно! – потянула Беати подругу.
– Он и впрямь могёл вещать, – говорил мальчик, но так как девушки не останавливались, он пошел за ними по крыше. – Кода не пил тока… Тады со свойным демоном знавался. Он его жуууть мучол! В узилище Блаженный долгое в глотку не хлёстал… Эй! – закричал уже им вслед оборванец, когда в тупичке появились Нинно и Синоли. – Блаженный каза́л, чё над войском Лодэтского Дьявулу тожа демон лётает! Крашнай, кровью крытай! Он ужас сеет и жнет, посему Лодэтский Дьявул небедим – все егойного демону боятся! Лодэтский Дьявул в город наш придет – девчонку в крашном чепчаку он отъе…т! – громко засмеялся маленький бродяга. – Сыми чепчак, дура! – заключил он и скрылся по другую сторону крыши.
Маргарита сразу же сорвала с головы чепец, освобождая длинную косу: солнце уже начинало клониться к закату и не повредило бы ее коже.
– Вот, – ткнула она чепцом брату в грудь, – припрячь! И у меня что-то с левой ногою, – жалобно добавила девушка. – Я не могу больше́е ходить!
– Да отчего с тобой одни бедствия?! – возмутился Синоли. – Кудова с тобою не пойдешь, чегогова с тобою не сделаешь, – завсегда насожалеешься!
– Я чего, виноватая?! Эт ты меня не словил!
– Эт всё платье твое наидурачущее! И ты – наидурачущая! Я думал еще на пляски пойти!
– Эки́е пляски?! – поразилась Беати. – Нам уж вдоволь наплясал тот урод! Хошь, чтоб нас наиполучше́е упомнили? Сам ты наидурачущий дурак!
– Да мне ничто и не былось видным… почти, – сразу смутился Синоли. – Уговорили, – вздыхая, согласился он, – пошли до дому. Чё с тобой делывать-то? – укоризненно посмотрел он на сестру, которая поджимала ногу и смотрела мокрыми глазами, готовая разреветься и уже не остановиться.
– Вот чего делывать, – произнес Нинно и поднял онемевшую от неожиданности Маргариту на руки. – Пошлите к дому.
Синоли попытался возражать – мол, брать женщину на руки, всё равно что брать ее в жены, на что Нинно ему ответил:
– Я так устал, Синоли. Смокни! И молкни всей путь до дому! Я не драчун, но щас кого-то бы бил. Больше́е тебя мне хочется наколотить ток тому мертвому бродяге. Всё погоже?
Так он и нес Маргариту через полгорода, не обращая внимания на уверения девушки, что нога нисколечко не болит, хотя на самом деле ее лодыжка нестерпимо ныла и наливалась тяжестью. Солнце зашло, и горожане зажгли масляные фонари у пивных. Всюду царило веселье: люди пели пьяными голосами, танцевали под разудалые мелодии уличных музыкантов, хохотали. Глядя на Нинно и Маргариту, они думали, что муж тащит свою жену, которая допилась до того, что не может ходить, и в разгуле позорно не покрыла голову. Смущенная Маргарита старалась не слушать, что им кричат вслед, не смотреть по сторонам и тем более не встречаться глазами с кузнецом.
Конечно, когда они вернулись домой, случился скандал. Тетка Клементина не хотела звать лекаря, но, взглянув на распухшую ступню племянницы, дядя Жоль устремился в трактир и привел нетрезвого костоправа. Тот перебинтовал щиколотку и пятку Маргариты с вонючей мазью, сказав, что «костя справные», но девушке нельзя будет ходить всю следующую триаду, зато потом ее лодыжка станет прежней. Костоправ забрал двадцать четыре регна вместо восьми, надбавив за вызов в благодаренье и за неурочный час. После этого тетка Клементина тоже перестала разговаривать с племянницей и ушла спать с убеждением, что та нарочно ударила ногу да притворяется, чтобы целыми днями бездельничать, лежать на кровати и ничего не делать по дому. Однако немного погодя Маргарита помирилась с дядей: Жоль Ботно просто не мог долго злиться на людей, а тем более на свою красивую сердешную дочку.
Поздно вечером к Маргарите в ее спаленку зашел Филипп со сластями из лавки – с тридцатью шестью, как случалось в ее день рождения. Расстроенная донельзя девушка впервые в жизни потеряла интерес к конфетам и поделилась с младшим братом своими сокровищами. Пока они медленно лакомились, Филипп рассказывал, как сходил в гости к суконщику и торговцу платьем, к господину Гио́ру Себе́сро. Филипп долго описывал, какой у Себесро, выходцев из южной Санделии, был дом: просторный, полный всяких роскошеств да на улице богачей – прямо на Восточной дороге. Еще он рассказал, что мать семейства, Део́ра, восхищалась его познаниями в меридианском языке, что он кушал пирожные (кремовые, песочные и желейные) и что смел их аж пять штук, поскольку иначе стол точно треснул бы от яств и утвари. В конце Филипп добавил, что сестра суконщика, Зали́я, наверно, будет невестой Оливи, хотя она очень некрасивая и какая-то странная.