Филипп шмыгнул носом и позволил старшему брату себя увести. Уходя, он демонстрировал сгорбленной спиной всесветную скорбь из-за такой несправедливости.
– Зачем ты так, Клементина? – несмело заговорил дядя Жоль. – Малец могёл бы и остаться всё ж таки. Он милый…
– Глупый он!
«Наверное, дело не в пирожных, а в меридианском Филиппа», – подумала Маргарита.
– Налипнет липкой, лезет ко всем, поговорить толком не даст, – продолжала тетка Клементина. – И обожрал их!
«В пирожных дело! – тихо вздохнула Маргарита. – Никогда не будусь кушать сразу пять пирожных. А вот сколько интересно можное? Хорошо, если хоть четыре можно за раз покушать…»
– Ты моя раскрасавица! – заметил ее дядя Жоль.
– Эка́я она тебе еще раскрасавица?! – звонко шлепнула тетка Клементина мужа по загривку.
– Но, Клементина, в твоем платье видное, что она уж ладная девушка…
Жоль Ботно получил новый шлепок и начинал вскипать, но его супруга суровостью лица походила на рыцаря перед боем, и он решил не напомнить ей сейчас о кротости жены перед мужем, а зайти по-другому.
– Прям как ты, моя рас-раскрасавица, – ласково проговорил дядюшка Жоль. – Ох уж это лавандо́вое платье… – приобнял он жену, которая от его нежности начала смягчаться. – Как увидал тебя в нем у храму, так даже про Бога сзабыл…
В гостиную зашел Оливи, и пораженная Маргарита открыла рот: одеваться ее сужен умел. Он облачился в алую шелковую тунику и еще одну сверху, полупрозрачную, сероватого цвета. Один рукав его верхнего одеяния прихватывался широкой манжетой вместе с красным нижним платьем, зато другой рукав превращался в шарф с кистями, и тот несколько раз свободно обматывался вокруг руки. На голове Оливи высилась новая, нежно-серая шляпа с маленькими, опущенными вниз полями и вытянутой тульей в форме сахарной головы. Щеголь нес с себя с достоинством аристократа, его взгляд излучал превосходство. Заметив восхищение Маргариты, Оливи изогнул губы в снисходительной улыбке.
– Грити, в кухню! – скомандовала тетка, не сводя обожающего взгляда с сына. – Ох, малютка мой, это ты рас-рас-раскрасавец! Гиор Себесро отдаст за тебя свою сестру! Иначе он дурак… а богачи не дураки… Нет – он не дурак!
________________
Любопытство не мучило Маргариту столь сильно даже в то злополучное благодаренье, когда она ждала появления Альдриана Красивого, – если уж Оливи ее изумил, так владельцы суконной палаты должны были вовсе сразить разум. Однако наряды семьи Себесро разочаровали девушку: все трое убрали себя неброско. Материи их платьев выглядели дорого, но ни цвета, ни крой не впечатляли: рукавов-шарфов или нелепых (зато модных!) шляп эти люди не жаловали. Голову богача Гиора покрывал небольшой синий берет с серебряной пряжкой в виде барашка – такую носили суконщики Элладанна.
Вдова Деора Себесро оказалась миловидной, да чрезвычайно тучной. Толстяк дядюшка Жоль раз поведал Маргарите, что пока санделианские алхимики не изобрели сахар, «жир» означал нажитое богатство и считался украшением плоти. Во времена его молодости эта мода уж сходила на нет, но полнота еще ценилась у дам, и Деора, пока не раздалась после рождения Залии, считалась первой красавицей в трех соседних кварталах. Ныне Жоль Ботно тоже немного потел, когда натыкался взглядом на прелести своей возможной сестры по жене сына – на гигантские груди, колыхавшиеся под свободным платьем, или на ее сдобный зад.
Дети у этой дородной дамы получились худыми. Вернее, высокого мужчину, достигшего возраста Откровения, двадцати семи лет, можно было назвать худощавым, но и плечистым тоже, а вот его сестра ужасала истощенностью. Не считая этого различия, Гиора и Залию словно слепили по одному образцу. От отца им досталось по «лошадиному лицу» с тяжелым, отмеченным ямочкой подбородком, да с низким лбом. Бледная кожа натягивалась на их резких скулах и проваливалась внутрь запавших щек; сразу над удлиненными глазами чернели широкие, будто подрисованные углем брови; тонковатые губы и крупные ноздри соединял выраженный желобок. Грубоватая наружность тем не менее делала Гиора привлекательным, мужественным. Его холодный взгляд говорил о внутренней силе, безупречные манеры вызывали расположение. Морока с тяжелым сундуком благостно отразилась на этом торговце тканями и платьем – он выглядел крепким и подтянутым. Длинные ноги Гиора Маргарита нашла даже более красивыми, чем у своего брата, и порадовалась, что Синоли ушел, иначе он бы досадовал. А еще она пожалела, что сама не покинула дом, – по непонятной причине Гиор внушил ей страх, едва она его увидела.
Залию грубость черт не красила; ее чрезмерная истощенность, усиленная высоким ростом, вызывала острую жалость. Одеяние выдрового, грязно-зеленого, цвета не смогло до конца спрятать костлявость тела: на спине лопатки вздымались буграми, а спереди, там, где должна была быть грудь, ничто не намекало на мягкость; широченные, схваченные в манжеты рукава стали единственными приятными округлостями в облике невесты. Не красил ее и драгоценный обруч поперек слишком низкого лба, и свисавший с этого обруча полуовал жемчужной нити, что только подчеркивал угловатость лица Залии. Зато люди понимали, что Гиор любит сестру и не скупится на расходы для нее. И точно не стремится отделаться от Залии, выдав ее за первого встречного.