«Это бочка на тысячу кружек – тунна, – догадалась Маргарита. – В нее больше́е восьмидесяти ведер войдет. Этакая бочка доходит мне до груди и даже длинному мужу Марлены выше́е поясу…»
Любопытно озираясь по сторонам, Маргарита вслед за Огю Шотно поднялась на второй этаж – туда, где находились женские спальни, безлюдные, как казалось: закрытые двери, тишина, совсем нет вещей на галерее – ни одного табурета или столика, ни горшков с растениями, ни тряпки. Однако Огю Шотно сказал, что спальни переполнены, что только в часы труда во внутреннем дворике пусто, что громко говорить на галерее, «болтаться» тут с подругами, тем более смеяться днем запрещается, так как галдеж мешает спать работницам из ночной смены. Редкие мужчины, постоянно проживавшие в Доле, не поднимались на второй этаж, считая неприличным нарушать уединение женщин. Конечно, Огю Шотно не церемонился и засовывал свой коротенький нос во все углы этого женского королевства. Лестница подводила к хлебной кухне и деревянному дому на ее плоской крыше – к вместительному курятнику. С одной стороны от курятника, за высоким сетчатым забором, гуляли птицы, с другой стороны в их жилище заходили люди, предварительно забравшись на крышу по приставной лесенке. У входа в курятник стояли еще четыре тунны для сбора дождевой воды. С лестницы были видны первые две пузатые емкости и часть третьей.
Огю повел свою новую сестру в хлебную кухню. Внутри было светло, чисто, просторно; светло-серая штукатурка, терракотовая плитка на полу, толстые дубовые балки на потолке; ставни распахнуты, но окна закрыты рамами с белесым полотном, вместо стекла. Кроме длинного стола по центру, имелись три стола поменьше у стен, а еще – бочкоподобные квашни, мучной ларь, жаровня; с перекладин свисали полотенца, поблескивали розоватыми медными бликами сковородки, решетки, скребки… Великий шкаф скрывал такие ценности, как сахар, специи и орехи. Вообще, всё здесь было крупным, внушительным, особенно хлебная печь, в какой могла бы спрятаться целая семья. Однако Маргарита обомлела от иного – при виде драмы, что разыгрывалась в одном из углов помещения: сухая, крепкая старуха гоняла юную девушку и стегала ее веником – та плакала, пыталась увернуться и одновременно оправдаться. Маргарита словно смотрела в зеркало.
– Да скоко же бед-то с тебя еще будёт?! – кричала старуха в опрятном белом переднике и в платке, повязанном чалмой с перехватом под подбородком. – Ты вовеки не отдашь всего, чё спортила! И лопаешь при энтом так, что свинья от зависти подохнет!
– Пжайлста, моляю, тока не гоните! – стенала девушка в таком же платье-мешке, как у Маргариты, старом и лохматом у подола. – Я всё посправлю… Это не я! Это Гюс Араза́к, крестом клянуся. Я не виноватая!
– Как ты исправишь, дура?! Ежели б ты хоть чего-то моглась снести, окромя дерьма!
В кухне находились еще пять женщин разного сложения, роста и возраста; на эту маленькую трагедию они не обращали внимания – поприветствовав поклоном Огю Шотно, четыре кухарки повернулись к центральному столу – принялись опять месить тесто, катать колобки, лепить лепешки-тарелки. В дальнем углу пятилетний мальчик тихо играл с кошкой. Красивая, пышногрудая девушка, светловолосая и зеленоглазая сиренгка, как Маргарита, но кудрявая, стояла, опираясь о стену спиной и согнутой ногой, зевала и смотрела то на свои ногти, то на избиение несчастной. Ее одежда разительно отличалась от убранства других работниц – она не носила чепчика и передника, только желтое с красными рукавами и воротником платье, весьма изящного кроя. Девушка была разве что на год старше Маргариты, да по выражению ее лица думалось, что она уже всего навидалась и всему узнала цену. Пронизывающе наглым взглядом она брезгливо окинула Маргариту и, слегка склонив голову, цинично улыбнулась Огю Шотно пухленькими губками-бантиками. Увидев, что управитель недоволен ее присутствием в кухне, красавица цокнула языком и ушла через другую дверь в общую кухню.