Усмехаясь, он медленно вернулся в свою спальню и стал раздеваться.
– Что это было? – спросила Маргарита.
– Дозорю тех, кто в дозоре. Еще пару раз выйду сегодня-завтра и потом про них не забуду. А то распустились от моей доброты. Лорко с картами к ним ходит, а дуют они так, что ничего не замечают. Вот, отучу на всю жизнь.
– А Лорко?
– А Лорко пусть теперь от Хельхи бегает, – засмеялся Рагнер, забираясь к Маргарите и закрывая балдахин. – Она ему не спустит и поголодать заставит. Ну еще изгоем побудет за то, что не огреб от меня. Пусть сидит с твоим монахом и слушает проповеди о меридианских Добродетелях. Благодать! – потянулся он, обнял Маргариту и перекатился вместе с ней на спину. – Я бы и завтра никуда не уезжал, – прошептал он, глядя в зеленые глаза. – Постараюсь раньше от Ивара отделаться – и к тебе. Еще проверю, как крепости восстановили и укрепили, а потом точно к тебе. Будешь скучать?
– Ооочень, – жалобно ответила она.
Рагнер внимательно глядел на нее, о чем-то размышляя.
– Что такое? – спросила девушка.
– Да вот, снова думаю о случайностях, благодаря которым я сейчас здесь, с тобой. Я мог бы с Иваром пойти еще несколько лет назад – ты бы девчонкой лет одиннадцати была. Тогда я сбежал и не думал, что вернусь домой, но брат умер… Потом решил, что уж лучше повоюю, чем стану пауком паучьей черепахи… Я часто поражался, отчего же мне такая бестолковая звезда досталась, а ныне, после предсказаний того бродяги, уверен, что всё было ради тебя. Вот и думаю теперь о прошлом и о будущем… Мне даже предложить тебе нечего. Я хотел бы, чтобы ты осталась и после Орензы тоже. Но ты замужем, – грустно улыбнулся он, – а я успел жениться.
Маргарита едва не призналась ему, что не вышла замуж за Ортлиба Совиннака, но вспомнила строгое предостережение брата Амадея и решила, что прежде еще раз расспросит праведника.
– Я же говорила: у меня нынче нет супруга, – сказала она. – Я не хочу быть с ним и боюсь его. Очень сильно боюсь. Он мне опротивел. Я его боготворила, но сейчас… ничего нет от той любви. Ту его сторону, какой я раньше не замечала, я не могу принять и не хочу. Поцелуй меня и хватит думать.
Рагнер так резко ее поцеловал, что она засмеялась.
Когда изнеженная лаской и любовью Маргарита засыпала на груди Рагнера, она думала, что уже ни о чем не жалеет и примиряется даже с тем, что произошло в доме на улице Каштанов. Лица Идера Монаро, Эцыля и Фолькера пропадали, бледнея, растворялись… Исчезал и Ортлиб Совиннак в черной бархатной токе, и его медвежья походка.
________________
Ночью прошел дождь, а к утру медианы первой триады Нестяжания опять ярко засветило солнце. Оно заливало благодатным светом и Элладанн, и душу Рагнера. Он старался выглядеть серьезным, но мыслями то и дело возвращался в красную кровать к зеленоглазой девушке с волосами цвета теплого золота – и начинал улыбаться.
Деревья вдоль Западной дороги оделись в нежную листву, среди них парили розовыми облаками персиковые сады, и уже начала распускаться робким белым цветением сладкая вишня. По Элладанну плыл неповторимый сахарно-пряный запах весны, что окончательно изгнала с царствования холод. Горожанки украсили платья букетиками трогательных фиалок, незамужние девушки поверх чепцов носили пестрые веночки, но всех краше смотрелись уличные девки с синими гиацинтовыми колокольчиками в распущенных волосах – похожие на языческих жриц, они будто славили возрождение жизни, плодородие и любовь. Эти красавицы ходили в обнимку с ладикэйцами, обольстительно звонко с ними смеялись, а торговки сластями предлагали парочкам купить лакомства.
Рагнер Раннор, направляясь в Западную крепость, готовился к непростому разговору с королем Ладикэ. Ивар Шепелявый изводился от нетерпения и требовал от своего союзника брать приступом замок. Рагнер же понимал, что если Альдриан Лиисемский убежит, то штурм двойных крепостных стен будет не только кровавым, еще и бесполезным. Кроме того, чтобы вышел хоть какой-то толк, метательные машины нужно было подвести слишком близко к холму, значит, недопустимо близко к врагу.
«С высоты холма огонь из их пушек легко достигнет нас, – думал Рагнер, – если же ядра попадут в бочонки, то взорвутся не замковые стены, а мои люди вместе с катапультами. Я потеряю оружие и открою противнику то, как его уничтожить: они престанут ужаться и сами нападут. Слишком много доводов против. Пустить одних бойцов без прикрытия громовых бочонков к двойным стенам – всё равно что добрую их часть сразу отправить на тот свет. Скольких я тогда потеряю из трех тысяч и семи сотен, что у меня осталось? Еще тысячу за раз или две? Нет, только не перед скорым наступлением на нас…»