Слова Рагнера производили обратное впечатление на Маргариту, чем он желал ей внушить. Она вспомнила, что продавший душу Дьяволу герцог наверняка питается с этой собакой с пола. И то, что он читает собачьи мысли, тем более мысли волчицы, еще сильнее походило на признак демона или одержимого им.
Рагнер оделся и сел рядом с Маргаритой на кровать.
– Я недолго, – прошептал он, целуя ее. – Никуда не уходи и лежи здесь. Я еще с тобой не закончил.
Он вопрошал глазами, и Маргарита кивнула. Рагнер озорно посмотрел на нее, выпрямил спину и поднял девичьи ноги. Вздыхая, он любовно погладил легкую выпуклость ее половых губ.
– Этот вид стоит больше пяти тысяч регнов… – произнес мужчина и, раздвигая пальцами розовую расщелинку, поцеловал то, что напоминало ему цветок орхидеи.
Своими словами Рагнер сильно обидел Маргариту: она восприняла эту похвалу как сравнение с продажной девкой, а в сочетании с его действиями они прозвучали особенно унизительно. Не понимая, что он ее оскорбил, Рагнер еще раз погладил девушку между ног, встал и задернул балдахин.
– Отдохни и вздремни, если выйдет. Спать я тебе больше не дам, – услышала она из-за завесы удаляющийся голос Рагнера и цокот собачьих когтей о доски пола.
Оставшись одна, Маргарита невольно уткнулась взглядом в деревянное лицо морского царя, теперь, в посветлевшем полумраке, хорошо заметное. Отвратительная рожа Блаженного разглядывала ее наготу, хохотала и твердила свои похабные стишки. Русалки и обнимавшие их мужчины тоже хохотали. Их громкий смех точь-в-точь повторял издевательское глумление толпы на Главной площади, когда бродяга указал на нее.
– Я тебя с ветерком проскачу! – сказал «Блаженный». – Лучше́е с моейным львом порезвися! – мерзостно хохотал он. – Девчонку в красном…
Маргарита прикрылась одеялом и перелегла на бок, но всё равно слышала грязные куплеты. В ней рождалось чувство вины, поднимался стыд за удовольствие, что она получила, сливаясь в греховной и преступной близости с другим мужчиной. Утренний свет отобразил произошедшее в ином свете и разбудил в ней презрение к себе. Она попыталась оправдаться тем, что муж, если жив, то забыл о ней, но в голову пришла мысль, ранее ее не посещавшая: что Ортлиб Совиннак не может прийти, поскольку тяжело ранен – прямо сейчас, возможно, умирает или мучается, а она благодарно стонет в ответ на ласки врага всей Орензы, ведь к позору ее разума, греховный блуд понравился ее плоти.
«Нет мне оправданий! – с горечью думала она. – Я должна была прыгнуть из окна, но струсила! Придумала отговорки… Какая же я дрянь! Да! Лодэтский Дьявол купил меня и тешится со мной, как с девкой из лупанара, – вот как он обо мне справедливо думает… Я для него даже не путаница, не кошка или крольчиха, а лупа… Девка-потаскуха, прав был дед Гибих! А вначале нарочно провез меня по всему городу без платка, чтобы я опозорилась и мне уже нечего было терять, – не зря же он меня поцеловал вечером того же дня, да еще прямо на кладбище! Там, где Иам похоронен… Боже, Боженька мой, какой стыд… И то, что моей плоти было так хорошо, – тоже стыд! Всё этот Порок Любодеяния, с которым я родилась! Боже… Черти в Аду от меня живого места не оставят. Наверно, так даже супругу грешно трогать жену… Или нет? Епископ Камм-Зюрро говорил, что жена должна покориться мужу и смирить свой стыд… Да о чем я? Мужу же надо быть покорной! Если меня забьют камнями, то я даже возражать не буду».
Ее мысли прервало чье-то появление – такое тихое, что она едва его услышала: лишь легкий шорох ткани. Маргарита села на кровати с панически забившимся от страха сердцем. При мысли, что это может быть Гюс Аразак, ее бросило в еще больший ужас. Неизвестные глаза несколько минут сверлили балдахин, и девушка за ним это отчетливо чувствовала. Ей становилось страшнее и страшнее с каждым новым мгновением.
– Уходи, – наконец услышала она злой и низкий голос Соолмы. – Твое место рядом с твоим супругом. Ты – чужая. И здесь ты быть – не должна.
Более Соолма ничего не сказала, и вскоре ее платье прошелестело вновь. Пытаясь унять колотящееся сердце и прислушиваясь, Маргарита старалась понять: ушла ли черная ревнивица или стоит с ножом – ждет, пока ее соперница вылезет из красного укрытия. Шорохов больше не звучало. Маргарита, озираясь по сторонам, выбралась из постели. Увидев свои трусы на спинке стула и осознав, что Соолма не могла их не заметить, она чуть не заплакала от омерзения и срама. Старые, ношенные кем-то до нее башмаки стояли у красной кровати. Они напоминали мертвых голубей.