– Хорошо, что хоть «просто человек», а не «лишь жалкий человек»… – проворчал Рагнер.
Брат Амадей ему уже не ответил. Рагнер с полминуты тяжело смотрел на спящего священника, потирая рукоять кинжала и борясь с навязчивым искушением окончить свои хлопоты: будто некто невидимый так и нашептывал ему сделать это – убить, чтобы почувствовать себя легче. Он даже стал ощущать острый запах крови, а в правой руке появилось знакомое покалывание. Вздохнув, Рагнер приблизился к брату Амадею, но лишь загасил масляный светильник на прикроватном стуле. Покачивая головой и ругая себя за то, что связался с «этим монахом», он вышел из комнатки.
________________
Маргарита, покинув брата Амадея, пошла на обед. Спускаясь по лестнице, она улыбалась – радость и неожиданная легкость подступили, будто морской прилив, и переполнили душу.
«Как бы то ни было, – думала девушка, – но Звездочка сейчас с дедом Гибихом, и, опасаясь Лодэтского Дьявола, кобылу уже никто не посмеет отнять, а брат Амадей уже точно выживет».
Зайдя в обеденную залу, она заметила побитые лица Лорко и Эорика. Особенно знатен был Лорко – с фингалами по оба глаза он напоминал проказника-енота. И у Эорика багровело пятно под глазом да припух нос – похоже, он в который раз был сломан. Понимая, что они, скорее всего, подрались из-за того, что случилось в полдень, но не догадываясь о полной картине произошедшего, Маргарита почувствовала небольшое удовлетворение – по ее мнению, эти двое точно заслужили то, что получили.
В честь празднества Весенних Мистерий каждому на обед кроме тушеных овощей и лепешки досталось по большому куску рыбы, гусятины и сладкого пирога. Получив щедрую долю лакомств, Маргарита встала у пустой стены и, уместив на тарелке чашку с водой, невозмутимо начала кушать. На нее опять пялились, и она сделала вывод, что о девчонке в красном чепчике уж стало всем известно. Однако эта догадка отозвалась в ней безразличием – Маргарита хотела дать сил брату Амадею, но вместо этого он напитал ее светом. Аргус, как и другие мужчины, бросал на нее заинтересованные взгляды, но будто что-то изменилось: в томных очах больше не сквозила похоть – он смотрел на нее так, словно видел впервые, – и то, что войсковой наместник Лодэтского Дьявола видел, ему нравилось.
С началом седьмого часа Геррата разогнала головорезов из обеденной – и те переместились в Залу Торговых собраний, но ни она сама, ни Хельха с ними туда не отправились. Вновь спустившаяся в обеденную залу пленница подверглась допросу подруг, которые хотели знать: правда ли то, что сказал Гюс Аразак Лорко, а тот разнес всем подряд. Ранее Маргарита решила, что будет всё опровергать и лгать, но ныне, вспомнив любовь из глаз брата Амадея, не смогла кривить душой.
– Да, это правда, – ответила она. – Это случилось на казни нищего, отвратительного бродяги. Я залезла в нишу у льва – той, что над воротами голубого дома, рядом с ратушей, и меня все хорошо видели… И на мне был красный чепчик… И надо мной все смеялись, как и сейчас смеются… – она перестала протирать буковый стол и так посмотрела на Хельху и Геррату, что те смутились.
– Мы-то не цмеёмся, – ответила Хельха. – Простою… Да как токою могёт-то быть?
Маргарита пожала плечами и продолжила отмывать стол от пятен жира.
– Про это лучшою б ты наврала, чо это Гюс наврал, – высказалась Геррата. – Так ужо и быть, сказжу всем, чо это не про тобя, а то житиёв тобе вконец не цтанеца. Да и Гюсу всё равною не верют – чудоба экая! И Хельха будёт помалковать, – строго и беспрекословно добавила она.
Толстушка кивнула и недовольно произнесла:
– Все девочки зляца с твойного платку-то есшо пусщею. Ну опослю герцогу-то. А есшо и цтихи-то эти… ц тонкостя́ми-то всяковыми… – замялась Хельха. – Я-то тожо так, как все, мысляю, – сурово проговорила она. – Ты-то топерича как мы. Коли ты платку-то не сымать, то я с тобою не цнаюсь-то.
Немного подумав, Маргарита развязала и сняла с головы платок, но не из-за Хельхи, а опять же из-за света брата Амадея, что дал ей отвагу.
«Мои новые подруги правы, – решила она. – Я стала такой же, как они… шлюхой и девкой. Хоть за пять золотых монет, но всё же девкой. И ныне мне самой противно притворяться».
– Ну вот! – обрадовалась Хельха. – А ты так и крашею-то намногою. Вообсще-то, – тяжело вздохнула она, – дажо лишка крашею без синячисщ-то свойных и чёрнухи на роте-то.
– Кцати о синяках! – оживилась Геррата. – Госпожаня, ты на Эорика-то зла не хвати. Он и по-своёму еле мямлит, ну а на орензцкой рёчи́ вконец ничё не цнает, окромю: «Привец, цуки позорны, на колени и мордой в пол, пжалста». Эорик – вёжливо́й! И так всегда удручён, чо никто ему цдаваца не хотит! – звонко хохотнула эта веселая дама. – Он уму хвать и Лорко просить, мол, чо ёму сказжать, чоб тобе нравица: Лорко цдесь всем любвинные цоветы дает… И Эорик заучил, чо Лорко по буквям шписал, а Лорко и в этот раз отличился! На обои глазьи отличился!