– Язык тебе тогда отрежу. Чтобы наверняка. Жить будешь и воевать сможешь. Иди сюда по-хорошему.
– Да как жа я без языку-то, Ваш Светлость! – не сдавался Лорко. – Моёйный язык меня и кормлит, и на ложы к красулькам водит, и меня тама тожа не подводит…
Вдруг Лорко зачитал пошлый стишок из того разряда, какой исполняли на рыночных площядях уличные поэты-жонглеры:
В тяжолай женскай доле, госпадин мой, утешеньёв ни х…!
Эх, ежаля б ни в полдянь храм и ежаля б ни в полначь я!
Язык мой ловкай до восторгу так всех дамочек доводит,
Дча глазки ихние на лоб да за брови́ уходют!
Раскрашенный под енота Лорко декламировал, а люди вокруг прыскали смехом.
– Ну, Ваша Светлость, ну раз меня вам ну сувсем не жалкое, – сложил как при молитве руки парень, – ну да пожалейте жа вы, в концу концов, хоть женщан! – громко, с чувством, исполнил «енот» – и головорезы вокруг него расхохотались. Даже Рагнер криво улыбнулся, и его глаза оттаяли.
– Ладно, Лорко, херов дамский угодник… Выпутался… Ты мне слово дал! Самым дорогим поклялся! Нарушишь – язык и не только отхвачу! – пригрозил герцог и помолчал, решая, что делать с этим шутом. – Пока не извинишься перед ней, при всех да на коленях, будешь день и ночь нянькою тому монаху наверху. Он будет гадить – а ты убирать. Мыть его и кормить из ложечки. И он тебе всю башку своими святошными поучениями проест – это я тебе обещаю! И если не извинишься, то и на штурм не пойдешь: без трофеев останешься и без славы! Здесь так и будешь подтирать монашеский зад и дома об этом хвастать станешь, а не о том, как замок брал! Чего стоишь?! – заорал Рагнер. – Живо на второй этаж, к монаху!
Лорко попятился назад, не сводя глаз с Рагнера и не веря, что уходит живым, проскользнул промеж собравшихся и растворился за ними. Лодэтский Дьявол обвел головорезов жесткими глазами и сказал:
– Не смотреть на нее, не трогать и не заговаривать с ней первыми! Она под моей защитой! Что не ясно?! И не болтать про нее! Забыли про нее, словно ее здесь и нет! Помните лучше, что эшафот совсем рядом! Всех, на кого она пожалуется, и по хрен мне за что, всех там повешу, – лишь за одну ее жалобу! Увижу: пялится кто-то, – петля, услышу грязь про нее – перед смертью язык вырву! Скормлю и его, и кишки с дерьмом тем, кто слушал эту грязь! Тронет ее хоть кто-то – отрежу руки и ноги! Каждый раз, когда будете ее видеть, эшафот и себя на нем в петле представляйте!
И Рагнер резко вышел. В зале повисло молчание. Гюс Аразак посмотрел на Эмильну, которая тяжело дышала в ненависти.
– И чё эт былось? – спросил кто-то.
– Влюбвился наш герцог, вот чо это было́! – усмехнулась Геррата.
– Или вконец озверел, – возразили ей. – Уж скореча б замку эту хватить. Сами здеся со скуки озверяем.
Геррата не стала спорить: с видом, что она уж точно разбирается, покачала головой и направилась к выходу. Гюс Аразак, поднявшись с пола, пошел за ней.
– Геррата, – догнал он ее у обеденной залы, – разговор есть.
– Ецли ты про Госпожаню, то я слухать ничё не цтану! Герцога гневать – мене бяда напрацная. И она, хоть и дурёха, эких есшо посысщать, но мёне подруга. Так, чоб ты цнал! А ты чо этокой смелой? Про эшафоту и кишки герцог-то не шутковал: Лорко на то и Лорко – вёзунчик он, – вот чудом и цпазся.
– Я хочу только предупредить тебя, что она тебе вовсе не подруга…
Геррата с неприязнью посмотрела на него и хотела уйти, но Гюс схватил ее за руку.
– Пущщщи, а то ударю! – громко прошипела маленькая женщина высокому, плечистому мужчине.
– Спроси у Гёре, что было в кухне по ее прибытии. Он мне сам хвастал, как она его обольщала… Ты с ней так добра, а она…
Аразак отпустил руку Герраты, которая уже не хотела уходить.
– Вылаживай, чо цнаешь, Гюс, – тихо потребовала она. – А послю я Гёре цпросю, так чо ты не ври.
________________
Ночная сорочка, выданная Маргарите в плену у Лодэтского Дьявола, составляла достойную компанию ее огромным трусам: большая, грубого кроя и из толстого льняного полотна, – в ней хрупкая, невысокая девушка казалась вдвое больше, чем была, но для сна в холодной по ночам комнате этот наряд подходил идеально.
Вернувшись в спальню после встречи с дядюшкой, Маргарита переоделась в свой ночной белесый балахон, распустила волосы и забралась под покрывало. Сначала она думала о том, что супруг сегодня или завтра придет за ней, одновременно страшась этому и радуясь, а потом уснула. Однако, едва она сомкнула глаза, как раздался стук в дверь и послышался голос Соолмы. Встревожившись, что что-то произошло с братом Амадеем, Маргарита, еще не стряхнув с себя полностью сон, быстро соскочила с кровати и, приоткрыв дверь, взволнованно спросила: