Многие гости поднялись из-за столов, отошли ближе к стене с каминами; кто-то там прохаживался, кто-то общался. Мужчины, приглашая дам на танец, кланялись им и, если получали согласие, брали рукой кончики пальцев своих избранниц. Причем, если муж брал левой рукой правую руку жены, то чужую жену или незамужнюю девицу мужчина держал правой рукой за ее левую руку. Считалось, что правая рука мужчины свободна, тогда как левая принадлежит его супруге, у женщины правая рука тоже принадлежала мужу – нынешнему или будущему, левая – детям, то есть, подавая мужчине левую руку, женщина брала его под свое покровительство, какое прерывалось с окончанием танца. Когда рыцарь целовал левую руку дамы, то тем самым закреплял их родство по сердцу – отныне рыцарь был ее слугой, она – его покровительницей, и стояла выше него (жена стояла ниже мужа).
Одним из последних поднялся герцог Альдриан. Маргарита думала, что, открывая бал, он исполнит с супругой паво́, но герцог направился к середине третьего стола, к Маргарите, которая и помыслить не смела, что правитель Лиисема пригласит ее, вчерашнюю посудомойку. Альдриан Красивый остановился с другой стороны стола и слегка поклонился. Маргарита взглянула на мужа – тот сидел, опустив глаза к тарелке и так сильно сжав рот, что на его мясистом лице резко проступили скулы. Но вот он улыбнулся, встал с табурета и помог подняться из-за стола супруге. Затем Маргарита сама приблизилась к Альдриану Красивому. Герцог снова ей поклонился, а девушка протянула ему левую руку.
Утонченный и броско наряженный правитель Лиисема отвел девушку, одетую в старомодное и широкое платье, во главу танцевальной колонны. Паво, к счастью для Маргариты, герцог исполнять с ней не собирался, однако ноги у нее всё равно подкашивались от страха – ей ничего другого не оставалось, как показать, чему она научилась за полгода, и наверняка опозориться. Она боялась танцевать с самим герцогом, неуверенная в своем умении изящно двигаться, боялась находиться под взглядом множества любопытных глаз: перед ее взором стояла Главная площадь, когда Блаженный сделал ее объектом насмешек и издевательств. Сердце колотилось чаще и чаще. Но грянула музыка – Маргарита узнала танец, и ее тело само стало двигаться. На герцога Альдриана она старалась не смотреть, чтобы не смутиться еще сильнее; ее щеки и без того горели огнем.
Бал открылся та́рдой – танцем со столь же неторопливыми движениями и величавыми жестами, как и паво. Пары медленно кружились, соприкасаясь руками от запястий до локтей, отходили друг от друга, менялись парами с соседями и снова возвращались к своему партнеру, только уже третьими в ряду – и так до конца колонны, а затем начиналось движение назад. Оттанцевав кое-как с герцогом, Маргарита поменялась местами с графиней Помононт и встала напротив барона Арлота Иберннака. Красавец обольстительно прищурил миндалевидные, карие очи.
– Вы отлично танцуете, ненаглядная роза, – ласково прошептал ей барон на меридианском. – Не робейте и не краснейте более. Лучше явите нам в полноте блеска свою редкую красу.
Маргарита сразу забыла, как он и дамы рядом с ним посмеялись над ее нарядом, – она почувствовала такую симпатию к барону Иберннаку после этих слов, что сама чуть не влюбилась в него.
«Не зря Енриити грезит о таком женихе, – подумала девушка. – Он красив, знатен, добр; из рода воителей к тому же, – подлинный рыцарь!»
Чем дальше Маргарита продвигалась к концу танцевальной колонны, тем легче ее ногам давались повороты. С герцогом Альдрианом она встречалась через каждую пару, и к тому моменту, когда они стали возвращаться назад, к началу колонны, девушка уже привыкла к его присутствию, перестала переживать и краснеть. Плавные движения тарды как нельзя более подходили ее тяжелому платью, в котором невозможно было бы кружиться быстрее.
«Мне крайне льстит внимание Альдриана Красивого, – признавалась она себе. – Этот танец, мой первый танец в свете, да и еще с вождем огромного герцогства я, девчонка из бедного квартала, обязательно запомню на всю жизнь. И буду всю жизнь им гордиться. Спустя годы буду со смехом рассказывать дочерям о своем платье, а потом и внучкам, – и так до самой смерти. Пусть Ортлиб и бесится сейчас… Потом он тоже будет гордиться, как и я, такой честью… Поревнует немного и простит… Он обязательно простит, если любит меня. А он любит, кто бы что ни говорил!»
– Любезная госпожа Совиннак, не прячьте от меня своих глаз, – услышала Маргарита голос. – Кажется, это единственное, что не удалось вашему супругу утаить от света.