Снег к утру густо побелил улицы Элладанна, прикрыл наготу деревьев и запорошил пожухлые клумбы в садах. Природа очистилась, стала девственной и нераскрашенной – умерла, дабы возродиться.
«Невинность у человека есть только при рождении и уже после смерти, как объясняют священники, а вот невиновности нет ни при рождении, ни после смерти, – так уже говорит Ортлиб», – думала Маргарита, сидя в оконной нише.
Она вспоминала, как всегда радовалась приходу зимы, как она играла с братьями и Беати в снежки, как они лепили из снега и как лизали сосульки; как засовывали за шиворот друг другу охапку тысячи тысяч снежинок – и резкий холодок пробирал до мурашек, но они смеялись; как разглядывали эти самые снежинки – все разные и красивые, а когда морозец раскрашивал окна храмов, восторгались таинственными пейзажами неведомой, ледяной страны. Она любила зиму. Всегда радовалась ее приходу, но только не утром двадцать шестого дня Веры.
Сидя у окна, Маргарита вспоминала свое вчерашнее возвращение домой. Ортлиб Совиннак уже уехал в ратушу, и ее встретила Диана Монаро. На оступившуюся жену своего бывшего любовника эта гордая санделианка смотрела так, словно ее уже не существовало: осталось вымести после нее сор и позабыть.
«Господин Совиннак просил передать, чтобы вы его не ждали. Ни сегодня. Ни завтра», – отчеканила блондинка с глазами цвета зимнего моря.
Маргарита ничего ей не ответила. В гардеробной она впервые посмотрела на себя в зеркало и увидела, что ее прическу успел растрепать рукой герцог Альдриан: у лба выбились пряди, а сетка криво сползла с головы. Она зарыдала прямо перед зеркалом, в своей гардеробной, и потом продолжила тихо плакать в постели, пока не забылась крепким сном. Проснувшись на рассвете, Маргарита стала ругать себя за то, что наделала: на трезвую голову к ней пришло понимание того, что герцог вряд ли стал бы принуждать ее, – если бы она, к примеру, пустила слезу при нем, что так хорошо умела делать, то он наверняка отослал бы ее без последствий. Вспоминая про печать Альбальда Бесстрашного на темени супруга, Маргарита вовсе переставала быть уверенной в благодушии мужа. Как он заслужил клеймо, Ортлиб Совиннак до сих пор не рассказал.
Тини принесла завтрак в шесть часов и две триады часа. Кушать и одеваться Маргарита не захотела. Вместо этого она забралась в оконную нишу: смотрела на сад во дворе и отстраненно любовалась через решетчатое стекло его белоснежной красой.
Около полудня дверь резко открылась – и Ортлиб Совиннак вошел без стука. Он казался негневным, лишь взволнованным и хмурым. Обнаружив жену невредимой, мужчина тихо выдохнул. Маргарита увидела глаза орехового цвета и, воодушевленная этим, слезла с окна, но подойти не осмелилась. Градоначальник сам потоптал к ней тяжелым, медвежьим шагом.
– Ну рассказывай… – улыбался он. – Чего ты там вытворила с Альдрианом?
– Кажется, ударила, – тихо ответила Маргарита, пожимая плечами. – Не понимаю, как так вышло…
– Кажется? – захохотал он. – Уж будь точнее.
– Ударила… – подтвердила Маргарита, не понимая мужа, но тоже начиная робко улыбаться. – По щеке… Не знаю… я понять ничего не успела. Это всё вино, наверно. Я так много выпила, что у меня до сих пор голова гудит.
Он крепко обнял ее.
– Девочка, моя, – услышала она. – Настоящая! Моя русалка. И ничья более.
Ортлиб Совиннак страстно поцеловал жену в губы, а когда отстранился, то, поглаживая ее щеку рукой, сказал:
– Я больше не градоначальник, родная. И мы такое взыскание заплатим, что разоримся, – улыбался он. – У нас всё отберут!
– И это хорошо? – недоумевала Маргарита, устремив на мужа широко распахнутые глаза.
– Это очень плохо, – смеялся Ортлиб Совиннак. – Очень-очень плохо! Но я рад! Всё это тлен. Что там будет дальше – никто не знает. Останется ли вообще Элладанн на свете после того, как Лодэтский Дьявол нас навестит. И что будет с Альдрианом – один Бог знает. Всё это тлен… История…