– Лучше бы ты мне ничего не рассказывал, – поежилась она.
Ортлиб Совиннак запустил свою руку в ее волосы и полюбовался золотом, в каком запутались его толстые пальцы.
– Ты – моя жена, – тихо сказал он. – Часть моей плоти, часть моей души. И ты мне это доказала верностью и чистотой. Между нами не должно быть тайн. Может, и про печать на темени тебе однажды расскажу… Потом…
________________
Каштан принадлежал десятому месяцу Дианы. По странному совпадению дом из желтого кирпича, куда к концу второй триады Веры переехали бывший градоначальник и его семья, находился на улице Каштанов. Диана Монаро и Идер перебрались туда же. Еще Маргарита упросила супруга взять Тини. Конечно, четыре борзые собаки тоже последовали за своим хозяином. Лошадей, драгоценности, роскошные наряды, лектус, диковинный дамский шкафчик, красочный часослов и много чего еще пришлось продать.
Старый, мрачноватый с вида дом был немногим просторнее нарядного зеленого домика Ботно – он таил три спальни с низкими потолками на втором этаже и еще две, для Тини и Идера, на первом. Вместо обеденной залы, семья Ортлиба Совиннака теперь принимала вечернюю трапезу в гостиной, используя разборный стол. В кухне, какую Маргарита неосознанно обставляла схожей с лавкой ее дядюшки, она, хозяйка этого жилища, начала готовить вместе со своей прислужницей. Имелся в доме и кабинет, где пропадал Ортлиб Совиннак и куда мог входить лишь его сын.
Сначала Маргарите всё нравилось в новом доме: стены оказались толстыми и теплыми, камины хорошо грели и не дымили, двойные оконные ставни из бумаги и дерева так плотно прилегали друг к кругу, что почти не пропускали холода. Прежние владельцы, позаботившись о безопасности, закрыли окна первого этажа коваными решетками, вот только позабыли надстроить чердак, впрочем, конюшни у дома не имелось, сено и солома не требовались, овощи можно было не хранить, а покупать. Пришлось Маргарите по душе и то, что дом располагался в тихой юго-восточной части Элладанна, затерялся на окраине близ городской стены, между Восточной крепостью и подножием холма. Высокие, толстоствольные каштаны, прятали постройки и саму улочку. Один из таких исполинов рос неподалеку от крыльца дома, обещая следующей осенью одарить своих хозяев щедрым урожаем.
Однако вскоре Маргариту стало пугать окружавшее ее безмолвие. Девушка едва встречала здесь людей, ведь многие горожане сбежали из города, а редкие соседи сторонились Ортлиба Совиннака; ей казалось, что она живет в мертвом, безлюдном месте, что суетливый и процветающий Элладанн уже погиб, опустел, – и нынче в нем одни воро́ны без устали каркали на рассвете.
В городе шел новый набор пехотинцев. Синоли еле отговорили пойти в войско.
«Если хочешь погибнуть, то пусть Смерть сама топает к тебе, – сказал тогда Ортлиб Совиннак Синоли. – Хоть какие-то ей хлопоты».
Тридцать восьмого дня Веры Филиппу исполнилось одиннадцать, и он сам пришел за угощениями к Маргарите в дом. Тетка Клементина, как сказал Филипп, возносила хвалы Богу каждый день в час Веры за то, что вовремя избавилась от племянницы, поскольку решительно убедилась в том, что Маргарита – это черт в юбке.
Если бы Диана Монаро и Енриити слышали Клементину Ботно, они бы с ней полностью согласились: неприязнь воспитательницы сменилась едва прикрытой ненавистью; дочь Ортлиба Совиннака справедливо винила Маргариту в том, что та сломала ей жизнь, лишив выгодного замужества и, главное, оставив ее без первого бала. Как и в темно-красном доме, здесь, в доме на улице Каштанов, женщины разделились на два разных общества. Диана и Енриити пытались жить по прежнему распорядку, а именно: молились каждый час и вышивали то же покрывало.
Маргарита после утраты расписного часослова пуще обленилась и порочно пренебрегала первым из добрых дел – молитвой. Она оправдывала себя тем, что встает раньше и ведет хозяйство с Тини, значит, времени молиться каждый час у нее попросту нет. До конца восьмиды Веры она читала в полдень небольшой псалом, после поступала как ее дядюшка: кратко, но горячо благодарила Бога за всё, что с ней произошло. После дочки костореза Маргарита твердо знала: всегда может стать еще хуже и всегда хоть кому-то не везет даже больше, чем ей.