— Первый Офицер Максел при…
— Оставь это, Дан, — с напряжением произнес Брейсер, понимая и, в то же время, не желая понимать причины своего волнения. — Это чисто неформальная встреча, представь что я без погон.
— Хорошо, — улыбаясь ответил Максел.
— Сядь, — сказал Брейсер, указывая на кресло зажженным концом сигареты.
— Вы чего‑то от меня хотите, сэр? — спросил Максел, перейдя в противоположный угол отсека и усевшись в одно из удобных, меняющих форму кресел, которое моментально приспособилось даже к его необычному телу.
— Не знаю, Дан. Не знаю. Просто… Я просто хотел бы поговорить с кем‑нибудь.
— Хорошо, начинайте.
— Послушай, Дан, у меня есть пара бутылок “Наполеона” — по–моему это идея одного из этих садистов–медиков.
Он замолчал. Максел знал о том, что у него была искусственная пищеварительная система, но говорить об этом не стоило так же, как не стоило говорить о ранах и увечьях остальных членов экипажей кораблей с Паладины. Эта тема находилось под молчаливым запретом на “Йово Джима”.
— Выпьешь стаканчик? — спросил Брейсер.
— Нет, спасибо, — ответил Максел. — Не хочется. Спасибо.
Брейсер помолчал немного, решая зачем он все‑таки вызвал первого офицера в свой отсек, и что он хотел узнать от него.
— Что с вами, капитан, — спросил, вдруг, Максел. — Что вас мучает?
— Не знаю, Дан. Воспоминания, страхи, эта планета, миллион вещей, среди которых я не могу найти себе место, — и боль, подумал он, не говоря об этом вслух, боль с которой ему приходилось постоянно мириться и терпеть ее, когда она становилась особенно невыносимой.
— Я заметил это, как только мы перешли на орбиту вокруг Промежуточной, — сказал Максел помолчав немного, — или это началось тогда, когда мы узнали, что на Промежуточную не пришел транспорт со сменой?
Брейсер не ответил на этот вопрос. Он подумал над ним немного, стараясь не задумываться слишком глубоко, и спрятал его глубоко внутрь себя туда, где уже томились другие вопросы и проблемы. Может, он ответит на него позже, когда ответ на него станет ему необходимым.
— Ты ближе к команде, чем я. Дан, — произнес он наконец, — какое настроение на корабле?
— Я пожалуй выпью стакан бренди, который вы мне предложили, — сказал Максел, изображая на лице что‑то наподобие улыбки. — Боюсь, это долгий разговор.
— Сейчас принесу.
— Вы только скажите, где стоят эти бутылки, и… я.
— Не надо, я сам возьму, Дан, — твердо сказал Брейсер. — Ты ответь на мой вопрос.
— О’кей, я попытаюсь, но это не тот вопрос, на который можно ответить лишь “плохое, хорошее, или так себе”. Не сейчас и не на этом корабле.
— Я знаю, Дан, — сказал Брейсер, проехав через весь отсек к большому встроенному шкафу, все опасения, которые у него были насчет Максела рассеялись. Максел целиком держал себя под контролем, капитан был уверен в этом, и жил именно в той неприятной реальности, которая была здесь и сейчас. У этого человека не было никаких фантазий и он не собирался убегать от себя. Его суровое лицо означало лишь то, что он был в мире с собой, и это было огромным достоинством этого человека. Мир.
— Ответь на этот вопрос так, как сможешь, — улыбнулся Брейсер, он улыбнулся лишь одними губами, у него больше нечем было улыбаться.
— Именно для этого я предложил тебе бренди с самого начала.
— Хорошо, — начал Максел, глядя как Брейсер открыл шкаф и достал бутылку. — Ответ, по моему мнению, в том, что настроение нормальное за очень редким исключением. Конечно же Реддик и еще несколько человек чувствуют себя крайне не важно, но их трудно в чем‑то обвинять.
Он сделал паузу.
— На этом корабле, за исключением нескольких рядовых членов команды, нет ни одного человека, у которого было бы все… ну скажем нормально. Все они прошли через ад и вы не можете ожидать, чтобы они ходили с улыбками от уха до уха после этого.
Брейсер вернулся на середину комнаты и поставил бутылку на низкий столик возле кресла, в котором сидел первый офицер.
— Жаль, что нет рюмок, — сказал Брейсер.
— Мой благодетель забыл о них позаботиться.
— Ничего, — заметил Максел. — Я не слишком привередливый. Мне больше нравится пиво.
— Мне, по правде, тоже, — сказал Брейсер.
— Итак, возвращаясь к твоим словам: я знаю, через что прошли наши люди, не хуже чем ты.
Максел улыбнулся.
— Уверен, что вы об этом знаете, в этом уверены и все остальные мужчины и женщины на этом корабле. Ты пострадал больше всех и это помогает, это здорово помогает, Абсолом.
Максел впервые назвал своего капитана по имени, и Брейсер был рад этому. Он считал первого офицера своим другом, и надеялся, что дружба эта будет взаимной.
— Не уверен, что пострадал больше всех и, в особенности, больше, чем ты, Дан, — сказал он.
— А я уверен, — Максел открыл бутылку и разлил жидкость в стаканы для воды.
— Ты говоришь, что настроение на корабле неплохое, за редким исключением, — медленно произнес Брейсер. — С чем ты это связываешь?
— Не знаю. Есть несколько причин, на мой взгляд. Может три. Может больше.
— И что же это за причины, Дан? — Брейсер подъехал к столу, взял сигарету и закурил.
— Одна из причин: ты, — сказал Максел. — Именно так. Я только что говорил об этом. Ты пострадал не меньше, чем все мы. И, пожалуй, больше, чем многие. И они знают, Абсолом, что если бы ты не был чертовски хорошим капитаном звездолета, и если бы в вооруженных силах не было бы такой нехватки опытных капитанов, то твои останки хранились бы в жидком гелии на “Крегстоуне”. Поэтому, они пойдут за тобой, куда бы ты их не повел.
— О’кей, значит, я — маленький металлический идол, — сказал Брейсер, — и это, отчасти, истинная правда. Воскресшее божество с пластиковой головой.
В голосе его звучала плохо скрытая горечь.
— Какова же вторая причина?
Максел попытался улыбнуться.
— Они возвращаются домой. Это очень просто. Да, конечно же я знаю, что половина членов команды никогда не бывали на Земле; это люди, которые родились на Адрианополисе, Цинтии и дюжине других планет, главным образом, скопления Паладины, но Земля, черт возьми, Земля — это дом. Это дом даже для меня, хотя даже мой дед родился на Креоне.
— Да, — сказал Брейсер, — в этом мистика Земли. Она — колыбель человечества. Планета, с которой вышли все мы. Даже Адрианополис, как бы он не был похож на Землю, в действительности. Я не знаю, как это выразить в словах, Дан, но мне знакомо это чувство. Это что‑то сросшееся с нами за два миллиарда лет эволюции. Мы все — земляне, и это трудно изменить.
Максел кивнул и продолжил.
— Кроме того, есть надежда, вера, почти религиозная, если позволишь, что в госпиталях на Земле нас снова превратят в нормальных людей. Это, согласись, тоже многое значит.
Губы Максела сжались после последних слов. Брейсер мог прочесть эмоции на его лице, они совпадали с его собственными. Да, все они надеялись на то, что на Земле им снова вернут человеческую форму, что боль и память о том, что с ними произошло исчезнут навсегда, что они снова смогут нормально ходить, говорить и смеяться, что смогут находиться в компании себе подобных и не чувствовать себя ужасными монстрами, ненавидя всю Вселенную за то, что она с ними сделала.
— Ты говорил о третьей причине, — после долгой паузы напомнил Брейсер.
— Да, это экспедиция Мазершеда, — сказал Максел. — Теперь о ней знают все. О ней, и о том, что Земля готовит армаду, что мы, наконец, сможем предпринять что‑то существенное.
— У них появилась надежда, Абсолом, впервые за многие годы, что мы, все‑таки выиграем эту войну и загоним Джиллов обратно в тот ад, из которого они появились.
— Тут слишком много “если”, Дан, — медленно произнес Брейсер. — Если Мазершед вообще вернется обратно, если он сможет найти полезную информацию, если армада сможет отыскать цели, которые обнаружит Мазершед, если Джиллы не нападут на Землю до этого. Если, если…
— Да, знаю я это, черт возьми, — с неожиданным раздражением сказал Максел, он сделал паузу и продолжил. — Извини, но я знаю все это, да и остальные тоже. Но, черт побери, Абсолом, ведь, это первая реальная надежда с тех пор, как джиллы впервые вырвались с Дегоры и уничтожили Салиент.