— Капитан Брейсер, я не понимаю, — изображение Генерала Гровинского на экране монитора в конференц–зале выглядело откровенно удивленным.
— Просто я сказал, сэр, “не возражаете ли вы, если мои корабли задержатся здесь приблизительно на пять недель?”.
— Но, ради Бога, Брейсер, почему? Вы сможете добраться до Земли меньше, чем за две недели. Почему вы хотите… — Гровинский, вдруг, замолчал, начиная понимать в чем дело. — Бог мой небесный, Капитан, ты соображаешь, о чем меня просишь?
— Я все прекрасно понимаю, сэр, — медленно произнес Брейсер. Он, ровно как и старшие офицеры всех трех звездолетов, знали гораздо лучше, чем сам Генерал Гровинский о чем они просили. Они уже один раз были убиты джиллами.
— Я уже обсудил все это с моими офицерами, — продолжил Брейсер. — Они хорошо понимают ситуацию. Сознаюсь, генерал, что неохотно, но мы пришли к общему соглашению. Мы знаем, что делаем. Мы отнюдь не в восторге от этого, но…
Брейсер не полуслове оборвал свою реплику. “Неохотно — не то слово, — подумал он. — Нас ожидает как минимум один бунт до того, как это все закончится. И все же, мне кажется, что мы сможем пройти и через это. Мы видели кое‑что пострашнее, чем взбунтовавшаяся команда”.
— Если откровенно, капитан, — сказал Гровинский, — какую помощь вы сможете оказать нам, если джиллы атакуют снова?
— Не знаю, генерал. Я уверен лишь в том, что у вас не осталось совершенно никакой защиты. Если мы останемся и джиллы нападут снова (а я молю всех известных и неизвестных мне богов, чтобы этого не произошло), у вас просто будет немного больше шансов с нами, чем без нас.
— Я все понимаю, Капитан Брейсер, но, если совсем уж начистоту, то это не ваша битва. Видит бог, вы выполнили свой долг. Никто не вправе ожидать от вас большего.
— Я сам это прекрасно понимаю, сэр, — сказал Брейсер, — но что‑то во мне постоянно уверяет, что это моя битва. Я не могу не думать об этом, генерал: если джиллы не атакуют мы ничего не теряем кроме нескольких недель. Напротив, если они атакуют, а мы вернемся на Землю, то они наверняка уничтожат вас и оборвут связь с Паладиной и с Адмиралом Мазершедом, если его экспедиция окажется удачной. Может, обрыв линии связи является целью джиллов. Может нет. Я не знаю. Но мы не можем полагаться на случай, сэр.
— Кажется, я понимаю вас, капитан Брейсер, — ответил Гровинский. — Во время очередного сеанса связи с Землей я доложу о вашей просьбе.
— Премного благодарен, — поблагодарил капитан звездолета. — Вы меня поддержите?
— Конечно. Что‑нибудь еще, капитан?
— Нет. Пока нет.
— Я вскоре снова свяжусь с вами, — Гровинский щелкнул тумблером и его трехмерное изображение исчезло с экрана.
Если бы не металлический цилиндр, который поддерживал не только жизнь, но и тело Капитана Абсолома Брейсера, он неминуемо упал бы на пол. Когда голова и плечи подались вперед, его поддержал первый офицер.
— Капитан! — с беспокойством воскликнул Даниэль Максел.
— Я передохну минуту, Дан, — с трудом произнес капитан.
Боль. Боль раскаленными языками пламени охватила несуществующие ноги, обожгла плечо, которое было лишь небольшим обрубком и как бы эхом отозвалась в паху.
— Может позвать судового врача? — предложил Максел.
— Нет, нет. Сейчас все пройдет.
Боль как плазменная торпеда пыталась сожрать разум Абсолома Брейсера. Все дальше и дальше прятался он в свой собственный череп, пытаясь спрятаться от обжигающей боли.
Наконец, закусив нижнюю губу, он поднял голову и оглядел офицеров, собравшихся в конференц–зале “Йово Джима”.
Кроме Брейсера и его первого офицера там присутствовали еще четыре человека, которые пережили на своем веку не многим меньше, чем он и были способны существовать и действовать лишь за счет искусственных органов и конечностей.
Капитан линейного боевого звездолета “Фарсалус” Чарльз Девинс имел лишь половину лица, а в его разбитой груди билось искусственное сердце.
Лена Бугиоли — темнокожая женщина, первый офицер “Фарсалуса” была с головы до пояса нормальным человеком, но дальше ее поддерживал металлический цилиндр, аналогичный тому, на котором покоилось тело Брейсера. Ее твердое, словно высеченное из камня, лицо скрывало ужасную боль, которая, по всей вероятности, постоянно мучила ее. Она не позволяла себе расслабляться из‑за этой боли.
Капитан звездолета “Рудоф Крегстоун” Зоя Мидавар была когда‑то судовым врачом. Ее, вопреки всем правилам и традициям, повысили до капитана, после чего в первом же бою она была убита, а теперь была “воскрешена” чтобы вновь принять командование кораблем, но уже без лица. На его месте находился гладкий овоид из пластикожи с двумя трехмерными сканерами вместо глаз, двумя отверстиями вместо носа и щелью вместо рта. Никто не знал что она испытала и что чувствовала сейчас. Она не говорила об этом и никто не отваживался ее спросить.
Первый офицер “Рудофа Крегстоуна” Готье Линдквист имел и лицо, и руки, и ноги, но сумка, которую он постоянно носил за плечами, выдавала то, что у него практически целиком отсутствовал позвоночник, и его спинной мозг заменяла сложная электронная система.
Все шестеро шли к общему решению медленно, с большим трудом, с болью и неохотой, но все же по различным причинам (которые Брейсер даже не понимал до конца) согласились со своим командиром и предоставили ему право передать это решение Генералу Гровинскому. Они останутся. Они останутся до тех пор, пока не прибудет смена с Земли, или пока… Об этом думать не хотелось.
— Может, кто‑то из вас хочет взять обратно свое решение? — спросил Брейсер, полностью восстановив контроль над собой. — У вас пока есть возможность для этого. Мой корабль останется здесь, но пока у меня нет полномочий удерживать вас здесь.
— Мы уже приняли решение, — медленно произнес Капитан Девинс. — “Фарсалус” остается.
Он взглянул на своего первого офицера, и она грустно кивнула ему в ответ.
Брейсер повернулся к Капитану Мидавар.
— Капитан Брейсер, — сказал механический голос из глубины искусственного лица, — вы не предоставили нам никакого выбора. Вы заранее обвиняли нас в трусости и предательстве в случае, если мы откажемся от вашего предложения — по правде говоря я даже не ожидала, что вы можете быть настолько грубы с нами. Возможно, нам стоило бы вопреки вашему блефу покинуть это место и направиться на Землю. Как вы только что сказали, вы не имеете права задерживать нас здесь. Я сомневаюсь в том, что нам столь уж необходимо здесь остаться, и твердо верю, что если кто‑либо из нас продолжит полет, его никто и ни в чем не сможет обвинить, — Капитан Мидавар на секунду задумалась. — Не знаю, какую ценность может представлять здесь для вас корабль–госпиталь. Может, как вы и говорили, джиллы спутают его с военным кораблем. Может, вы сможете использовать его для того, чтобы казаться сильнее, чем вы есть на самом деле. Это ваше дело. Вы боевой офицер и, если молва не врет, хороший боевой офицер. Но я знаю одно: я не могу и не собираюсь вести “Крегстоун” к Земле без вашего эскорта. Я не согласна с вами кое в чем, капитан, но восхищаюсь вами. Вы самый большой чудак из тех, которых я когда либо встречала.
Брейсеру показалось, что он слышит насмешливые нотки в ее механическом голосе.
— Хорошо, — наконец, вымолвил он. — Полагаю, что должен поблагодарить вас.
— В этом нет необходимости. Я не говорила вам комплиментов.
Брейсер улыбнулся и повернулся к остальным.
— Положим, штаб одобрит мои действия, а я не вижу для них иного выхода. В таком случае я попрошу Генерала Гровинского начать выгрузку раненных немедленно. Да, капитан?
— Нет, капитан, я против этого, — подняв руку возразила Зоя Мидавар.
— Почему?
— На моем корабле сейчас около двадцати тысяч пациентов находятся в анабиозе, — сказала капитан “Рудофа Крегстоуна”: — Чтобы перевезти их всех на Промежуточную потребуется день или два, а может и больше. Это потребует большого количества топлива для кораблей–челноков. Кроме того, остается вопрос, зачем? Если что либо произойдет, они не будут на Промежуточной в большей безопасности чем здесь. Если джиллы вернуться, от Промежуточной Станции останутся лишь одни воспоминания.