— Во Владивостоке у них была своя скупка. Они, видимо, делились и с лагерной администрацией. У них — и масло всегда, и колбаса, от них водкой пахло. У Осипа Эмильевича на пальцах ничего не было. Золотые коронки — да. Одна сверху и две или три снизу.
Последним, кто видел поэта из ныне здравствующих,— ленинградец Дмитрий Михайлович Маторин. В тот же день, 27 декабря,— он тоже помнит его ясным и теплым — к нему на лагерном дворе обратился Смык, начальник лагеря: «Отнеси-ка жмурика».
— Прежде чем за носилки взяться, я у напарника спросил: «А кого несем-то?» Он приоткрыл, и я узнал — Мандельштам!.. Руки были вытянуты вдоль тела, и я их поправил, сложил по-христиански. И вот руки — мягкие оказались, теплые и очень легко сложились. Я напарнику сказал еще: «Живой вроде…» Конечно, это вряд ли, но все равно и теперь мне кажется: живой был… Несли мы его к моргу, в зону уголовников. Там нас уже ждали два уркача, здоровые, веселые. У одного что-то было в руках, плоскогубцы или клещи, не помню.
«Протокол отождествления» под грифом «секретно» свидетельствует, что старший дактилоскопист ОУР РО УГБ НКВД по «Дальстрою» тов. Повереннов произвел сличение «пальце-отпечатков» Мандельштама 31 декабря. Это значит, что заворачивали поэта в тряпье, грузили на телегу с другими вместе, увозили за ворота и сбрасывали в одну из ям, которые заключенные копали сами для себя,— в ночь под Новый год, 1939-й.
Была у Юрия Илларионовича Моисеенко мечта — получить высшее образование. Он окончил педагогический техникум, из белорусской глубинки приехал в Москву, поступил в юридический, прямо с институтской скамьи его и забрали. После 12 лет тюрем и лагерей все вузы для него закрылись.
— Вы знаете, жизнь сгорала кратко, как свеча.
— Ничего,— пытаюсь успокоить,— вы еще крепкий.
— Крепкий. Да. А смерть все равно придет.
— Не страшно?
— Нет. Ничего дорогостоящего в моей жизни не было. Вся моя жизнь — из мук и страданий. Зачем я жил?
Увожу разговор к сегодняшней жизни — к последнему президенту СССР, к Президенту России.
— А я, знаете,— виновато говорит Моисеенко,— в этих разговорах не участвую. Извините. И когда у нас на работе соберутся: «Убирать его пора, надоело!»— я ухожу, знаете. …Еще все может повториться. Вы это не пишите, но сейчас опять права у КГБ расширяются. И теперь таких, как я, подбирать сразу будут. Без суда и следствия. Ну и что ж, что реабилитирован. Дорогой где-нибудь и убьют. Я не за себя даже — за детей…
Там, в лагере, ему снился дом, отец с матерью, студенческое общежитие. Двенадцать лет ему снилась воля.
А когда вышел, на воле ему снились те двенадцать лет. Он уже женился, подрастала дочь, а ему снился лагерь, снилось даже, что его расстреливают, и он просыпался в поту. Его бы и расстреляли в Смоленской тюрьме — непременно — в 41-м, когда наступали немцы, если бы не второй приговор и этап.
Пересылка погубила Мандельштама и спасла Моисеенко.
— Я эти ночи, как вы приехали, не сплю. Какую же мы пережили эпоху! За что, скажите, страдали, а? Я храню портрет Хрущева в рамочке. Я ценю его подвиг, это ж он закрыл гильотину эту. Только недавно дети сказали: сними ты его, о нем уже другое говорят.
Моисеенко «Известия» выписывает давно. Я ему представился: «Специальный корреспондент». Фамилию назвал, а он мне — мое имя. Я расспрашивал его подробно о пристанционных тупиках в пути, о птицах и полевых цветах за вагонным арестантским окном, о погоде, о том, какие звуки проникали в лагерь с воли, просил нарисовать нары в вагоне, в лагере и где была больничка, и вышки, и бочка с водой. Он посмотрел на меня внимательно:
— Извините, а вы не работник КГБ?
Мне стало весело, и он неловко улыбнулся.
Как же непоправимо загублена жизнь человека.
А может быть, прав он в смысле нынешнего времени? История разворачивается так круто, что вместо 180° вновь прокрутилась на 360°. Она снова двигается в том же направлении, с той же скоростью. И мы, как всегда, не готовы к новому повороту.
Поэта реабилитировали, как казнили,— с той же неряшливостью и небрежностью: «на волне». Вначале, в 1956-м,— по второму делу. Классический набор: «Конкретных обвинений Мандельштам предъявлено не было», «По делу допрошен только сам Мандельштам, который виновным себя не признал» и т. д. В итоге:
Лист дела 31.
«29 августа 1956 г. Справка.
Дана гр. Мандельштам Осипу Эмильевичу, 1891 года рождения в том, что определением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР от 31 июля 1956 года постановление Особого Совещания при Народном комиссаре внутренних дел СССР от 2 августа 1938 года в отношении его отменено и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления».