Женщин, говоря откровенно, он не очень пленял. Анна Ахматова, считавшая Мандельштама одним из величайших, если не величайшим, поэтом XX века, ухаживания его отвергла довольно решительно. Марина Цветаева, преклонявшаяся перед Мандельштамом как поэтом, поначалу была благосклонна к нему, но потом, в Старом Крыму, просила друзей: «Пожалуйста, не оставляйте нас вдвоем». Майя Кудашева (и всего-то один вполне невинный вечер: его каприз, ее каприз), собираясь туда же, в Коктебель, писала Максу Волошину: «Пра (мать Волошина.— Авт.) попроси Мандельштама выставить с низа, а то он не съедет оттуда, а я его не хочу». Ольга Ваксель: Осип «мне не был нужен ни в какой степени. Я очень уважала его как поэта. …Вернее, он был поэтом и в жизни, но большим неудачником».
Не знаю, что для поэта опаснее — нерастраченное чувство, скапливающееся как гремучая смесь, или напрасная трата его без взаимности.
Не следовало бы вслед за многими вторгаться в запретный личный мир, пусть даже и для сочувствия, если бы не волшебные, на весь мир, строки в эпилоге этих встреч. «Когда, соломинка, не спишь в огромной спальне…»— Саломее Андрониковой. «За то, что я руки твои не сумел удержать…»— актрисе Александрийского театра Ольге Арбениной. «Мастерица виноватых взоров…»— Марии Сергеевне Петровых, это посвящение — след бурной, короткой и безответной влюбленности — Ахматова назвала лучшим любовным стихотворением XX века.
Ты, Мария,— гибнущим подмога.
Надо смерть предупредить, уснуть.
Я стою у твердого порога —
Уходи, уйди, еще побудь!..
Престранный был человек Осип Эмильевич. Рожден, чтобы страдать и чахнуть. В неотвратимые минуты цеплялся за жизнь, а в бестревожные — примеривал для себя могилу.
Город Александров, 1916 год. Лето. Мандельштам в гостях у Цветаевой. Точка притяжения — кладбище.
Марина:
— Хорошо лежать!
Он:
— Совсем не хорошо: вы будете лежать, а по вас ходить.
— А при жизни — не ходили?
— Метафора! я о ногах, даже сапогах говорю.
— Да не по вас же! Вы будете — душа.
— Этого-то и боюсь! <…>
— Чего же вы хотите? Жить вечно? Даже без надежды на конец?
— Ах, я не знаю! Знаю только, что мне страшно <…>.
«За чаем Мандельштам оттаивал.
— Может быть, это совсем уже не так страшно? Может быть, если каждый день ходить — привыкнешь? Но лучше завтра туда не пойдем…
Но завтра неотвратимо шли опять» (М. Цветаева. «История одного посвящения»).
«Уехал внезапно — сорвался:
— В Крым. Необходимо сегодня же. <…> Я-я-я — здесь больше не могу.
А на вокзале:
— Марина Ивановна! Я, может быть, глупость делаю, что уезжаю? <…> Я, наверное, глупость делаю!
Не веря воскресенья чуду,
На кладбище гуляли мы.
— Ты знаешь, мне земля повсюду
Напоминает те холмы.
………………………………………
Нам остается только имя:
Чудесный звук, на долгий срок.
Прими ж ладонями моими
Пересыпаемый песок.
Песок — коктебельские радужные камушки. Марина — Волошину:
— Макс, я выйду замуж только за того, кто из всего побережья угадает, какой мой любимый камень.
— Марина! <…> влюбленные, как тебе, может быть, уже известно,— глупеют. И когда тот, кого ты полюбишь, принесет тебе <…> булыжник, ты совершенно искренне поверишь, что это твой любимый камень!»
«На кладбище гуляли мы»… Бесхозную смерть лагерный врач оформит фальшивой справкой о пребывании покойного в больнице, а начальник лагеря попросит оказавшегося поблизости заключенного:
— Отнеси-ка жмурика.
Заключенный — ленинградец Дмитрий Михайлович Маторин и по сей день жив-здоров. Все помнит:
— Я узнал его — Мандельштам!.. Руки были вытянуты вдоль тела, и я их поправил, сложил по-христиански. И вот руки — мягкие оказались, теплые и очень легко сложились. Я напарнику сказал еще: «Живой вроде…» Конечно, это вряд ли, но все равно и теперь мне кажется: живой был…
Марина Цветаева не знала и знать ничего не могла обо всем этом. Но, видимо, душа Осипа более двух с половиной лет спустя витала где-то над Елабугой — в одном из предсмертных писем Марина Ивановна попросила: не закопайте меня живую, проверьте, умерла ли.
Уехал, сорвался в Крым, в Коктебель. Здесь увидел угловатую девочку-подростка тринадцати лет. Увидел и забыл. Восемь лет спустя в Петрограде вновь увидел ее и был ослеплен, сражен красотой.