Рану закрыли цветами, а то, что не удалось закрыть, фотограф потом заретушировал — это видно на снимке.
Последние четыре строки ее последнего стихотворения: «Все ясно и легко,— сужу, не горячась, // Все ясно и легко: уйти, чтоб не вернуться».
В русской поэзии Лютик осталась навсегда благодаря стихам Осипа Мандельштама.
Возможна ли женщине мертвой хвала?
Она в отчужденьи и в силе,—
Ее чужелюбая власть привела
К насильственной жаркой могиле.
И твердые ласточки круглых бровей
Из гроба ко мне прилетели
Сказать, что они отлежались в своей
Холодной стокгольмской постели.
……………………………………….
Я тяжкую память твою берегу,
Дичок, медвежонок, Миньона,
Но мельниц колеса зимуют в снегу,
И стынет рожок почтальона.
Анализировать стихотворение — все равно что исследовать состав весеннего воздуха. Но все же дадим слово Арсению Арсеньевичу Смольевскому, «Аське», сыну, живущему в Петербурге.
— Мандельштам узнал о самоубийстве мамы с опозданием на три года. Узнал от случайного знакомого, отсюда неточности — это случилось не в Стокгольме, а в Осло, и не зимой, а осенью. «Жаркая могила»— понятно: крематорий. «Ласточки» отлежались»— отзвук сказки Андерсена о раненой ласточке, которая перезимовала в кротовой норе, выздоровела и вернулась домой. «Медвежонок»— в детстве мама никогда не играла в куклы, только с плюшевыми мишками. «Миньона»— Мандельштам назвал ее так за постоянную тоску по солнцу и югу. «Но мельниц колеса зимуют в снегу, и стынет рожок почтальона»— всякое передвижение невозможно, писем ждать неоткуда, все под запретом, жизнь замерла.
…Осип даже не знал, что Лютик тоже пишет стихи.
Он помнил ее всегда,— признает Наденька.
Влюбился — словно заглянул в пропасть.
У нее — страх перед жизнью и жажда смерти. У него — страх перед смертью и жажда жизни («Не разнять меня с жизнью…»). Окажись они вместе, она, волевая, сломала бы его. В отношениях двоих всегда сильнее и независимее тот, кто меньше любит или не любит вовсе, но позволяет себя любить.
Надо бы каждую строку каждого лирического посвящения поэта постигать через жизнь, пройти с поэтом весь путь, пока не отзвучит последнее эхо.
Лютик осиротила оба дома — и в Ленинграде, и в Осло. Сразу после смерти жены Христиан написал Юлии Федоровне: «Я надеюсь вскоре последовать за Ольгой». И правда, умер через полтора года от сердечного приступа. Преуспевающему дипломату был 31 год. Умерли его родители. Дом был продан.
Примерял ли Осип Эмильевич на себя посмертную маску Лютика? Все же был он на двенадцать с половиной лет старше своего разлучника-победителя, счастливого несчастливца, а главное, сердце его было куда слабее.
Лютик, Марина. Две женщины-самоубийцы в короткой и хрупкой жизни неуравновешенного поэта — не много ли? Нет, для нашего многострадального отечества, что бы ни делалось, все как раз. Владислав Ходасевич, говоря о том, что в русской литературе трудно найти счастливых, вспоминал: «Только из числа моих знакомых, из тех, кого знал я лично, чьи руки жал,— одиннадцать человек кончили самоубийством».
Странные, словно из нереальности, судьбы, тесно переплетенные,— Лютик и Осип, Осип и Надежда, Осип и Марина, Марина и Сергей Эфрон, за которого она, дождавшись его восемнадцатилетия, вышла замуж. Мысль о самоубийстве преследовала их всех и каждого. Близкий друг Мандельштама знаменитый актер Яхонтов в припадке страха, что его идут арестовывать, выбросился из окна.
В невыносимые минуты Надежда неоднократно предлагала Осипу покончить с собой — вместе, в один миг. «Откуда ты знаешь, что будет потом…— отвечал он.— Жизнь — это дар, от которого никто не смеет отказываться». Последний, неопровержимый довод: «Почему ты вбила себе в голову, что должна быть счастливой?» После Лубянской тюрьмы он тяжело заболел психически, начались слуховые галлюцинации, он жил в ожидании конечной, неизбежной расправы, стихотворную светлую мысль «не разнять меня с жизнью» вытеснила другая, болезненная, чугунная — «надо смерть предупредить, уснуть». Во время первого ареста, в тюрьме, поэт перерезал себе вену лезвием «Жилетт», которое сумел пронести в подошве. В Чердыни он, уже полубезумный, выбросился под утро из окна чердынской больницы. «Подоконник был высокий. <…> Мы нашли О. М.[2] на куче земли, распаханной под клумбу. Он лежал, сжавшись в комочек. Его с руганью потащили наверх».