В столовую вошел фон Трауэ. Он огляделся, не спеша подошел к товарищам и глухо промолвил:
— Господа, в замке действительно кто-то ходит.
Его выдающиеся, покрасневшие скулы ходили ходуном. Его тряс озноб.
— Разумеется, я пойду! — сказал Эрих. — Пари будет за мной!
— Фантастического ничего на свете нет. Вздор! Бабье вранье! — кричал, весь красный, фон Дидериц. — Чепуха! Вздор!
Он пытался налить коньяку, но пролил вино на стол и сердито отбросил бутылку в сторону.
— Те, кто отрицают фантастическое, сами наиболее верят в него!
— Парадокс!
— Нет, не парадокс!
— Милый мой, уж не упрекаешь ли ты меня в трусости?
— Не в трусости, а в вере в привидения!
— Нелепость!
Офицеры столпились у дверей в соседний зал. Эрих допил стакан вина, бросил стакан на пол и воскликнул:
— Итак, до свидания, господа! Иду искать Белую Даму!
— И мы с тобой! — закричали товарищи.
И шумной, подвыпившей, плохо держащейся на ногах ватагой, с пением и криком, они устремились с фонарями и факелами по анфиладе пустынных зал. Эрих предводительствовал ими.
Багровый отблеск факелов странно и дико мерцал в старинных высоких залах и отражался в окнах. Ночные тени, казалось, с ужасом и недоумением приникали к окнам снаружи и смотрели на странную погоню, проносившуюся по мирным и благородно-спокойным палатам старого замка. А рождественские звезды где-то высоко в небе туманились серебристой дымкой и не хотели заглянуть в высокие старинные окна. Они знали, что теперь там не праздник, не пение священного хорала, не смех детей, а грубая и нелепая беготня обезумевших от вина наглых чужеземцев-насильников.
Вдруг бежавший впереди Эрих остановился и без слов, весь бледный, протянул руку, указывая товарищам на какой-то слабый отблеск, двигавшийся к ним из соседней комнаты.
Пение и крики сразу прекратились. Все замерли на месте.
И вот на другой стороне комнаты в дверях показалась фигура женщины с фонарем в руке. Она тоже замерла на месте, пораженная странным видением незнакомых, невиданных людей.
— С нами святая сила! — тихо забормотала она. — Духи… духи! Чур меня!..
Это была Юлия. Она видела пред собой не людей, а страшных исчадий ада. Эти адские выходцы наполняли теперь всю родную страну ее, проникли в родной замок. Поистине, не было порядка нигде: ни в стране, ни в Старом Дворе.
С ужасом она протянула руку и стала произносить старинные глухие заклинания, которые внезапно вспомнились и всплыли в ее старческой памяти.
Но в то же мгновение в комнате раздался дикий вопль нескольких голосов:
— Белая Дама!
Сбивая друг друга с ног, цепляясь за мебель, теснясь в дверях, офицеры стремглав бежали назад, словно подхлестываемые паническим ужасом. Кто-то выстрелил из револьвера, и гром от выстрела, прокатившись по залам, превратился как бы в живое могущественное существо и гнался за бежавшими. Ничего не сознавая, не соображая, обезумевшая ватага сбежала по лестницам вниз, взбудоражила солдат.
Солдаты, ранее того напуганные таинственными звуками замка, впали в такой же панический ужас и, словно волна, выкатились на двор и поспешно седлали лошадей.
Через несколько минут отряд лейтенанта фон Трауэ несся на лошадях и моторах по пустынному шоссе. Замерзшая звонкая земля дрожала под ними. А туманившиеся в вышине звезды удивленно глядели на это дикое и странное бегство людей, обезумевших в рождественскую ночь от мистического ужаса.
Отряд несся вперед, к линии русских окопов, воображая, что несется назад, к своим. Обезумевшие люди не сознавали ожидавшей их опасности, не предчувствовали ее.
Замок мстил им за себя. Веками накопленный в нем таинственный, жуткий страх, рождавшийся здесь от старинных кровавых и таинственных историй, от пережитых его обитателями страданий и скорбей и от оставшихся здесь навсегда вздохов многих жизней, страх этот гнал незваных гостей из замка без помощи какого-либо иного оружия.
Замок мстил за себя своим единственным оружием — мистическим ужасом обвеянного легендами места. Он изгнал своим оружием иноземных насильников. Они бежали так, как никогда не бежали даже при самом тяжком поражении в бою. Замок помутил у них рассудок; он как бы передал им мгновенно безумие старой Юлии.
А старая Юлия все еще бродила по пустым залам с догоравшим фонарем в руке и твердила коснеющим языком:
— Нет порядка… Нет порядка.
Вл. Кохановский
УСАДЬБА МЕРТВЫХ
После того, как толстый белобрысый майор и несколько офицеров надругались над Еленой, в большом усадебном доме стало как-то необыкновенно тихо. Вся прислуга разбежалась, немцы ушли в сад, а панна Вилинская, рыдая, сидела в самой задней комнате у дивана, на котором лежал уже похолодевший труп дочери…
Но недолго царила вокруг тишина. Скоро из сада послышались выстрелы и громкие веселые голоса. Панна Вилинская с недоумением и тревогой прислушалась, потом поднялась с дивана и подошла к окну. Веселые и нагло улыбающиеся офицеры в расстегнутых кителях, с надвинутыми набекрень фуражками ходили по саду и стреляли в окно флигеля, в стеклянные шары на цветочных клумбах и, глядя на них, казалось, что ничего особенного не произошло и что они просто забавляются какой-нибудь невинной игрой с совершенно чистой, спокойной совестью…
Панна Вилинская смотрела на них, и страшная злоба все сильнее и сильнее охватывала ее душу.
Мучительно и жутко было вспоминать то, что произошло полчаса тому назад, но воспоминания помимо ее воли, одно ярче и ужаснее другого, вставали в ее памяти. Вот сидят они, как будто мирно и тихо, за столом. Офицеры хвалят ее усадьбу, ее вкусный обед. И ей постепенно начинает казаться, что все разговоры о немецких зверствах преувеличены, что, наоборот, они даже хорошо воспитанные и порядочные люди. Начинает казаться, что она напрасно спрятала от них свою молоденькую девятнадцатилетнюю дочь Елену…
Но прошел час, и все переменилось: кто-то из офицеров, гуляя по саду около дома, заметил, что одно из окон флигеля наглухо закрыто и услыхал раздававшийся там тихий женский шепот. Он выбил стекло, поднял занавеску и увидал спрятанную в комнате, вместе со старухой-няней, молодую девушку…
Недолго думая, он влез в окно и, несмотря на просьбы и сопротивление девушки, повел ее в столовую…
После ее прихода все сразу изменилось…
Майор выразил свое удивление панне Вилинской, что она столько времени прятала от них такую хорошенькую «фрейлейн» и угощала их обедом вместо того, чтобы угостить дочерью…
Офицеры стали громко и цинично хохотать, наглыми и плотоядными глазами смотря на девушку. Елена стояла бледная и растерянная и полными слез глазами смотрела на мать…
Майор сел на диван и усадил рядом с собой девушку. Офицеры поместились около них на креслах и стульях. Майор, близко нагнувшись к девушке, сначала расспрашивал у нее только, не скучно ли ей жить такой молодой в усадьбе, вдали от общества, советовал ей переехать куда-нибудь, где много мужчин, где за нею ухаживали бы и где ей было бы весело… Потом взял ее за руку и хотел поцеловать ее в обнаженное плечо… Тогда она вскочила с дивана и бросилась к матери…
— Мама, мама, я не могу больше, не могу…
Несколько мгновений в комнате было тихо. Майор и офицеры молча смотрели на плачущую девушку. Потом майор вдруг грузно поднялся с дивана и уже злым и повелительным голосом сказал:
— Ну, довольно уже плакать… Теперь слушать, что я буду приказывать…
И, грубым и резким движением оторвав от матери девушку, притянул ее к себе…
Тогда панна Вилинская бросилась к нему и, ломая руки, стала просить пощадить дочь…
Она стала перед ним на колени и уцепилась за его руку… Тогда он, рассвирепевший, закричал офицерам:
— Увести ее…
Офицеры дружно бросились исполнять приказание майора. И как панна Вилинская ни отбивалась, — ее оттащили от майора и увели в другую комнату… И отсюда она слыхала отчаянные крики дочери, шум борьбы, озверевший голос майора…