Маргарита умолкает.
Молчу и я. Молчу… Почему показалось мне, что и я видел тот же сон?..
А огромный шар солнца, еще так недавно смотревший на нас всем лицом, покорно погружается в океан. Еще несколько минут, и океан поглотит золотую шапку, и станет еще таинственней эта безграничная ширь, наш укромный, неосвещенный уголок палубы, и мы двое, в молчании думающие свои странные думы!
Она совсем не похожа на француженку, моя спутница Маргарита Тажиль, хотя одевается с шиком и владеет изысканностью манер истой парижанки. Она серьезна, вдумчива, много читала, много видела, ни о чем не боится говорить и мыслить самостоятельно, смело и парадоксально. Она наблюдательна, любит людей и ничего не ищет в жизни, кроме новых встреч и впечатлений. Она, как я, независима и молода. И так красиво, так просто сложились наши отношения: первая в моей жизни дружба с женщиной.
— Смотрите, Поль. Океан расправляется, потягивается… просыпается. Это он радуется, что ушло солнце.
— А разве океан не любит солнца?
— Я заметила, что не любит, — говорит Маргарита, — солнце стесняет его, связывает его движения. Он иногда улыбается на солнце, но это — усталая, мертвая улыбка. Он оживает, когда небо облачное, или вечером, когда солнце уходит. Он тогда улыбается, ухмыляется, а иногда хохочет веселым хохотом.
— Вы говорите об океане, как о живом существе!
— Конечно. Иначе я его не понимаю…
…Почему меня вдруг охватила тоска?
Девятый час, а ее нет. Придет ли она?.. Сердце сжалось в тоске ожидания… Это так странно для меня, сказавшего себе раз навсегда, что из радостей жизни исключена для меня любовь!
Придет ли она?.. Маргарита еще что-то говорит об океане, но я не слышу ее… Придет ли она?
— Вы чем-то встревожены, Поль? Вы чего-то ждете?
Это спрашивает Маргарита Тажиль.
Сказать ли ей? Но почему нет? Ведь мы — друзья. Пусть она красивая молодая женщина — ведь мы друзья. А в моей маленькой истории нет ничего преступного, ничего нечистого.
— Да, я жду, Маргарита. Я жду Мафалду. Это маленькая итальянка из третьего класса, дочь многолюдной эмигрантской семьи… Она обещала прийти сюда в восемь. Прошло полчаса, Маргарита, полчаса прошло!
Странно смотрит на меня Маргарита Тажиль..
Что это значит? Нет, мне это показалось. Ведь мы с Маргаритой друзья, только друзья, хорошие друзья.
Бежит мальчик из команды. Прямо ко мне. От нее? Конечно, от нее.
На маленьком грязном клочке бумаги тоненьким прыгающим почерком нацарапано два слова. Два маленьких слова среди четырех больших клякс…
— Прощайте, Маргарита! Она зовет меня вниз!
Напрасно Мафалда не поднялась ко мне. Я не люблю опускаться туда, к эмигрантам. Там блекнет радость. Там задыхается любовь.
Я иду медленно.
Как велик наш «Титаник»! Пройти к ней — это миновать добрую половину провинциального города. Больше, гораздо больше! Это пройти два царства, два мира.
Я прохожу боковую гостиную. Вот в правом углу знаменитый английский журналист играет в шахматы с благообразным пастором. Несколько поодаль идет «баккара». На зеленом сукне куча золота и бумажек. За столом блестящее общество: красавец-миллиардер с молодой женой; известный певец, запасшийся славой в Европе и едущий в Америку за долларами; господин с нависшими бровями и проницательным взглядом, может быть, аферист, но выдающийся; отливающая брильянтами демимонденка; огромный угрюмо-спокойный банкомет неопределенного возраста и неопределенной национальности; молодой французский офицер, подскакивающий, весь загорающийся и как-то странно, с болезненной жадностью, взвизгивающий при каждом «ударе», хотя сам в игре не участвует, и еще несколько человек… В левом углу комнаты группа из четырех мужчин, каждым своим движением, а еще больше неподвижностью своей свидетельствующих о том, что они прочно укрепились в жизни, ни за чем не гонятся и ничего не боятся — молча разыгрывают какую-то сложную игру, чуть слышно шелестя картами и скрипя мелками.
Прохожу площадку, где при ярком свете электричества веселая компания молодых людей — мужчин и дам — играет в лаун-теннис, весело хохоча, бегая, как на лугу, и совершенно забыв, что вокруг них океан, непостижимо-огромный, таинственно-молчаливый в этот тихий вечер.
Дальше, дамы и мужчины, — больше дам, — тихо мешая ложечками в чашках кофе, томно слушают молодого скрипача…
Полным ходом несется блестящая колесница жизни счастливых людей, из которых каждый имеет позади или впереди свой дом, полный уюта и комфорта, и едет теперь, потому что приелся этот уют, потому что захотелось нового неба, новых людей, новых удовольствий.
И сам я, как они. Зачем еду я, как не за новыми наслаждениями? Что оторвало меня от материка, как не скука?
Почему же я не остаюсь здесь! Почему не присосеживаюсь к зеленому столу! Почему не надеваю пояс и не присоединяюсь к лаун-теннису?! Ведь меня уже здесь знают и приняли в свою среду! Куда иду я?
Вниз, в мрак, к чужим, к голодным, к эмигрантам…
«Приходите сейчас».
Эти два слова выделяются среди клякс на клочке грязной бумаги.
Мафалда… Маленькая кудрявая Мафалда, прокравшаяся в мою душу!
Почему не родилась ты леди или дочерью французского банкира, или немецкого пастора, или русской дворянкой? Ты не была бы изящней, потому что изящней быть ты не должна. Но моя любовь была бы свободна от тисков ужаса и содрогания, жалости и отвращения…
Я боюсь третьего класса, но для Мафалды я иду.
… Кто собрал их? Кто пригнал их?
Я видел бедность, нищету и горе. Знал кварталы труда и нищеты в больших городах. Но нищету, тронувшуюся с места, нищету, пустившуюся в дальний путь со всеми своими доспехами, с последними своими пожитками — я видел впервые.
Это были итальянцы и русские евреи. Голод сорвал их с места, а звон заокеанских долларов указал им путь. Они не оставили дома позади и не имели его впереди. Они были здесь все, всем содержанием своей жизни, с подушками, узлами и кофейниками, с женами и ребятишками, со своим отчаянием и со своими надеждами. На блестящем новизной и чистотой пароходе исключительно для них нашлись грязь, смрад, спертый воздух, насекомые. Сваленные в груду, они уже спали, несмотря на ранний час: ведь для них не было ни игр, ни зрелищ. И друг другу они уже успели рассказать свои жалкие и однообразные повести… Страшно было в яме «Титаника»!
— Мафалда, идем отсюда!
— Я боюсь.
— Ведь я с тобой, Мафалда!
— Я боюсь. Там, наверху, все чужое!
— Ведь ты по ошибке здесь, Мафалда! Ты заблудилась в жизни… Ты нежный цветок, Мафалда, и место твое в цветнике королевского сада… И имя ты носишь королевы…[6] Дай мне ручки твои, маленькая принцесса! Эти ручки исколоты иглой и на ладонях чуть-чуть очерствели. Ты работаешь, принцесса Мафалда? Да, да, я знаю. Ты уже сказала мне. Ты с раннего детства работаешь… Мне стыдно тебя, Мафалда! Я стану перед тобой на колени и буду просить у тебя прощения… За себя, за других, за мировую несправедливость… Ты с детства работаешь, Мафалда. А знаешь ли, кто ты, маленькая смуглая девушка из Милана? Знаешь ли, кто ты?.. Ты — Прекрасная Дама человечества. Многие века ищут тебя великие умы и трепетно-жаждущие сердца!.. И, не находя тебя, создают тебя. Художники, поэты и музыканты напрягают всю силу своей фантазии для того, чтобы выдумать тебя! И, если им удается создать легкое подобие тебя, бледный силуэт вечно-прекрасной девы — им аплодирует весь мир, перед ними преклоняются, их осыпают золотом и почестями… А ты существуешь, Мафалда! Ты копаешься на огороде и обшиваешь братишек! Отец твой — огородник, а брат — носильщик! Ты не знаешь запаха духов и шуршания шелка, для тебя созданных!.. Ты бежишь от голода за океан, ты — Прекрасная Дама!.. Мне стыдно за мир и за судьбу, Мафалда!..
6