Очевидно, что Фэнис был популярен. Было много членов клуба, дюжина видных горожан и несколько молчаливых незнакомцев с бронзовыми лицами; как выяснил епископ, они были старыми сослуживцами Фэниса.
На самом деле епископа не нужно было принуждать присутствовать на похоронах; его интересовал покойный, хоть он никому и не признавался в этом. Даже на дознании он не упоминал этого. Епископ был законопослушным гражданином, но также он был священнослужителем (говорил он себе) и не должен был интересоваться делами мира сего. Также он не осуждал практику утаивания чего-либо из милосердия, к которой на дознании прибегали друзья покойного. Следовательно, хоть его показания и были правдой, только правдой и ничем, кроме правды, но он и не упомянул некоторые зародившиеся у него подозрения. В конце концов, это же не доказательства, говорил он себе. Замечать такие вещи – дело доктора Бастейбла. Но доктор Бастейбл их не заметил.
Так что же делать епископу? В тот день, когда Фэнис разразился гневом на миссис Энжевен, он явно казался взволнованным, но у всех нас есть свои причины для беспокойства. Было ли простым совпадением то, что катастрофа произошла на следующий день? По всеобщему мнению, происшествие нельзя было объяснить ничем, кроме несчастного случая. Но разве несчастливая случайность не является компонентом всех катастроф?
Епископ тяжко вздохнул и сосредоточился на высокопарном похоронном ритуале. Но в его голове постоянно, словно из тумана, проступала мысль: «Почему доктор не заметил этого?».
К окончанию службы это мысль уже не мелькала, а постоянно горела. И взгляд епископа упал на невыразительное лицо доктора Бастейбла.
В конце концов, епископ был человеком. И он решил заговорить с доктором. Это же не беспричинное любопытство, – сказал себе епископ, – а желание успокоить свою совесть после того, как на дознании он не упомянул о своих подозрениях.
Епископу было не обязательно представляться. Они уже встречались – вечером, после инцидента. Поэтому было вполне естественно то, что епископ подошел к Бастейблу и завел разговор.
– Полагаю, удовлетворительного объяснения так и не будет, – вздохнул епископ. – Прекрасный пилот, аэроплан в отличном состоянии, и все же – катастрофа.
– Всегда есть человеческий фактор, – шаблонно ответил доктор Бастейбл.
– Полагаю, да, – священник замешкал. – Я так понял, что он никак не мог потерять сознание в полете?
– Конечно, – резко ответил доктор Бастейбл. Он явно находил отталкивающим интерес священнослужителя к данной теме. – Совершенно невозможно. Обо всем ясно говорилось на дознании. Думаю, что я видел вас на нем. Он был, как огурчик.
– Вскрытие не проводилось? – предположил епископ.
– Конечно, нет. Причина смерти была очевидна. Не было нужды смотреть еще раз. Полиция прибегает к аутопсии, только если есть сомнения. Но в этом деле все было ясно.
– Полагаю, это так, – согласился епископ, но тон его голоса заставил доктора Бастейбла резко взглянуть на собеседника. Несмотря не безучастное выражение лица, доктор Бастейбл был человеком с хорошей интуицией. Он оглянулся, и, не увидев никого поблизости, пытливо взглянул на епископа.
– Вы что-то заметили?
Епископ не стал сразу же отвечать. Вместо этого он задал вопрос:
– Когда исчезает rigor mortis?
– Оно уже почти прошло, когда я осматривал тело, – казалось, доктор немного удивился.
– Не слишком ли быстро оно прошло?
– Нет, – ответил доктор со всей твердостью, с которой эксперт может обращаться к неспециалисту.
– Я мало в этом разбираюсь, – пробормотал епископ. – Но когда я проходил трехлетний медицинский курс в нашем местном университете – знаете, миссионерам порой приходится заниматься врачеванием в уединенных краях...
– О, так у вас была медицинская подготовка? – перебил немного смутившийся доктор: так бывает всегда, когда вещавший с важным видом эксперт обнаруживает, что его слушатель знает о предмете намного больше, чем казалось.
– Поверхностная, – ответил священник. – Из этого курса в моей памяти отложилось, что трупное окоченение хорошо заметно более десяти часов, даже если оно и начинает ослабевать. И я высчитал, что когда вы увидели тело бедняги Фэниса, прошло около десяти часов после катастрофы.
– Да, это так, – сухо ответил доктор. – Но все сильно варьируется. Он лежал в холодном и проветриваемом ангаре, а ничто не охлаждает тело так же быстро, как сквозняк. Так что все могло произойти очень быстро, и, как вы знаете, быстрое начало приводит к быстрому результату, и, конечно, в дело вступило множество прочих факторов. Так что мне показалось вполне вероятным, что rigor mortis мог наступить и исчезнуть до того, как я увидел тело, с учетом погрешности, присущей таким расчетам.