– Не бойся, песик, – сказал я, – не обижу.
– Ррры, – мимоходом сказала мне собака.
– Рекс, летс гоу! – послышался голос старухи. Собака, как обезьяна, пошла за ней на задних лапах.
– Кто сказал «ры»? – спросил, высовываясь из палатки, толстый ювелир. – Вы, молодой человек? А? Часы починим? Комната нужна? Почем иорданские брючки? Продашь?
Все в этом городе было романтично и загадочно, как в сказках датского писателя Андерсена.
Вскоре я вышел на набережную, где море бухало и взлетало над парапетом метров на пять. На набережной тоже было малолюдно, бродило несколько синих пиджаков и зеленых кофт, но ожидалось пополнение – к порту в это время подходил греческий лайнер «Герострат» с турецкими туристами на борту.
На скамеечке сидел одинокий молодой человек с книгой, по виду студент-заочник.
– Простите, – обратился я к нему, – вы случайно не знаете, где размещается киногруппа «Большие качели»?
– Садитесь, – сказал он, быстро взглянув на меня.
Я сел рядом с ним.
Студент открыл книгу и углубился в нее, странно шевеля при этом локтем. Иногда он бросал на меня быстрые, как молния, взгляды и снова углублялся.
– Качели? – спросил он. – Большие? – повторил он вопрос через минуту. – Киногруппа «Большие качели», так вы говорили? – любезно осведомился он еще через минуту и протянул мне сложенный вдвое листочек белой бумаги, на который был наклеен мой характерный профиль. – С вас пятьдесят копеек, – улыбнулся он.
– Вы очник или заочник? – спросил я, отдавая ему свою тяжелую полтину.
– Конечно, заочник, – сказал он. – Готовлюсь к сессии. А «Большие качели» – вон они толпятся.
– Я артист, приехал сниматься, – сказал я.
– А-а, ну-ну, – сказал он, потеряв уже ко мне интерес.
У входа в гостиницу толпились «Большие качели». Ничего они в этот момент не снимали, а лишь о чем-то яростно спорили, размахивали руками, показывая на небо, на море, на солнце, на горы, на «Герострат». Барков стоял, засунув руки в карманы джинсов, шмыгал носом и, видно, что-то напевал.
– Смотрите, кто приехал! – закричал он, заметив меня. – Мишенька приехал! Миша, поцелуй меня! Ну, теперь дело у нас пойдет – Миша Корзинкин приехал!
И все зааплодировали мне, заулыбались, после чего я крепко, как мужчина мужчине, сжал ему руку и шепнул:
– Спасибо, Игорь. Ты меня так выручил, как даже сам не знаешь. – Потом спросил его уже громко: – Когда дашь прочесть сценарий?
Барков улыбнулся и сказал быстро, по своему обыкновению перемещая зрачки то вправо, то влево:
– Когда хочешь. Вечером. А сейчас, Мишенька, у меня к тебе особое поручение. Понимаешь, надо съездить на местную автобазу и попросить у них открытый ЗИЛ. У них есть один, стоит без дела, нам необходим, а они не дают. Понимаешь, какое варварство! Возьми у Раймана бумаги и отправляйся. Райман сам уже ездил, но они ему дали от ворот поворот. Только на тебя надежда.
Я решил выручить Игорька и поехал в нашем «газике» на автобазу.
Директором автобазы оказался мой товарищ по армии, по службе в десантных войсках, Феликс Сидорых. Мы с ним когда-то рядом сидели на дюралевой скамейке в «Ли-2». Вместе выходили из самолета, сначала я, а он за мной. Бывало, висишь на стропах, а Феликс мимо тебя камнем вниз. Баловался он затяжными.
Сейчас Феликс стал здоровым краснорожим боссом килограммов под девяносто. Он бросил мои бумаги в ящик стола и заорал:
– Плевать я хотел на твои бумаги, Мишка! Ты лучше признайся, для чего тебе машина, а? Ну, признавайся! Меня не проведешь, ну! Скажи честно – и получишь. А? Зачем тебе она? Ну? Ну? Вижу тебя насквозь.
Я хитро подмигнул, и он, довольный, захохотал.
– То-то! Знаю я тебя! То-то и оно! Так бы сразу. Сказал бы сразу и получил бы без всякой волынки. У-у, шкода! Мишка, Мишка, где твоя улыбка! Забирай колымагу, если, конечно, заводится она.
К гостинице я подъехал на заднем сиденье огромной открытой машины высотой с автобус. «Большие качели» не поверили своим глазам и загудели от восторга.
Остаток дня и весь вечер мы проездили с Игорьком в открытой машине, намечая места будущих съемок. Игорек поднимался в машине, одну ладошку ставил себе над глазами, другую – на уровень носа, замыкая таким образом пространство в широкоэкранный объектив.
– Просто будем снимать, Миша, – говорил он, – просто и элегантно. Светло-серый, чуть мерцающий колорит.
Мы останавливались в узких улицах города, заходили во дворы, в эти маленькие колодцы с полусгнившими галереями, с пальмами в кадушках и с кальсонами на веревках.