А теща-то, теща… Идет, как плывет, как та самая гусыня плывет.
Дядя Митя вспомнил, какой была теща лет тридцать назад, до войны, – ладная была такая бабенка, веселая, разбитная. Массовиком она тогда работала в санатории «Парижская коммуна», а дядя Митя как раз привез в тот санаторий на «паккарде» ответственного товарища из КрымЦИКа.
Вот ведь история получилась у него с тещей, просто смех. Женился он сразу после войны уже тридцатитрехлетним мужиком. Ну, женился, и хорошо – жена, теща, родственники, полный комплект. Только раз на гулянке под Октябрьские завели на патефоне старую пластинку «Сашка, ты помнишь наши встречи в приморском парке на берегу!» Прокрутили, и хорошо, но теща просит еще раз ее поставить. «Напоминает, – говорит, – мне эта пластинка один вечер!» – «Какой же это вечер?» – интересуется дядя Митя, которому и самому эта пластинка напоминает один вечер. «Так, один странный волшебный вечер, – со значением туманится теща, – я тогда работала в культмассовом секторе». В общем, слово за слово, и вспомнили они санаторий «Парижская коммуна», и «паккард», и вальс-бостон, после которого отправились в парк погулять, и друг друга вспомнили. Хорошо, что жены дяди Митиной на кухне не было во время этих воспоминаний, не видела она, как покраснела теща и руками на него замахала. Вот ведь как иной раз бывает.
С того дня установились между дядей Митей и его тещей замечательные товарищеские отношения. Всегда теща держала его сторону в спорах с женой, и кормила хорошо, и внуков приучала уважать батьку. Вот что значит иметь общий романтический секрет.
«Да, – подумал сейчас дядя Митя, глядя на проходящую вдали тещу, – прямо и смех, и грех, и грецкий орех».
Тут он увидел идущего к стоянке такси человека в заграничном плаще и с чемоданом в руке. Это был я.
– Черный ЗИЛ вас устроит, товарищ? – спросил меня дядя Митя.
– Вполне, – ответил я.
– В Симферополь едете? – спросил он.
– Да.
– Тогда позвольте ваш чемоданчик.
Он схватился за ручку, я придержал, но он настоял и понес чемодан впереди.
На стоянке водители закричали:
– Опять ты очередь нарушил, дядя Митя!
– Товарищ на ЗИЛ претендует, – на ходу показал на меня дядя Митя.
– Мне все равно в конечном счете, – сказал я, – ЗИЛ, «Чайка», «Волга»… – Разумеется, я шутил.
– Видите, гаврики? – сказал дядя Митя. – Это особый случай.
– Химик ты, Митька! – сердито сказал ему его сверстник Семен Вольф.
– Сема, ша. Закончим этот разговор. Прошу, товарищ, садитесь. Сиденье кожаное. Сейчас поедем, радио включим. Поедем стремительно и под джаз. Одну минуточку!
Окрыленный первым успехом, дядя Митя снова побежал в переулок. Минут пять он там рыскал, а потом выудил с автобусной остановки трех женщин с узлами и кошелками. Не глядя на водителей, он провел женщин к машине, усадил их на заднем сиденье, запихал часть узлов в багажник, а часть навалил женщинам на колени.
– Ну и химичит дядя Митя, – говорили водители.
– Некрасиво ведет себя товарищ, – сказал молодой водитель, недавно демобилизованный с флота Горбачев.
– Красиво – некрасиво, а он сегодня будет в порядке, – возразил Вольф.
«Еще бы одного человечка бог послал», – страстно мечтал дядя Митя.
И тут, как в сказке, добавился еще один, мордатый дядька в драповом пальто. Теперь дядя Митя был в полном порядке, на высшем уровне.
– Вы мне первое местечко не уступите? – обратился последний пассажир к первому, то есть ко мне. – Уступите, пожалуйста, поскольку я туберкулезный инвалид. Вы не смотрите, что я такой здоровый. Внешняя упитанность ни о чем не говорит.
Он весело захихикал, вытаскивая из внутреннего кармана трубочку рентгеновского снимка.
– Хорошо, хорошо, – торопливо сказал я, – пожалуйста, если это нужно для здоровья.
От инвалида исходил крепкий винный дух. Этим утром он уже успел побегать по набережной, отправляя в свой желудок все, что попало, – портвейн так портвейн, кубанская так кубанская, шампанское – опять туда же.
«Какой-то гипноз, – думал я, сидя на откидном сиденье, теснимый узлами и коленями женщин. – Ведь я мог спокойно поехать один на «Волге», вон их сколько, и женщины могли занять «Волгу», это какой-то гипноз».