Евгений Иванович быстро сообразил, что откровенный разговор с иностранцем будет продуктивнее при условии, что и он сам выдаст себя за иностранца. Но только не за француза, немца, англичанина, потому что этот чудак тоже, наверно, или тот, или другой, или третий. И тогда прискорбное незнание Туркиным иностранных языков положит конец содержательной беседе.
— Исландия, — сказал он, тыкая себе в грудь пальцем, — пониме?
Иностранец дружески закивал головой и попробовал заговорить последовательно на нескольких языках, в которых Евгений Иванович смутно угадал французский, немецкий, английский. «Я был прав!» — подумал он, отрицательно покачивая головой и показывая, что этих языков он не знает. Он знает только свой родной, исландский! Однако несколько русских слов, произнесенных на иностранный манер, он, конечно, знал, как всякий чужеземец, приехавший в Россию! Оказалось, что и новый его знакомый тоже знает несколько слов по-русски!
— Кафе! — сказал Евгений Иванович. — Айда нах кафе!
Он взял под руку иностранца, который широко улыбнулся и охотно пошел с ним. Кафе оказалось рядом. Объясняясь жестами, как глухонемые, оба уселись за столик. Народу было много, официант долго не подходил брать заказ. Евгений Иванович решил излить душу своему соседу.
— Инициатив! — сказал он, делая скорбное лицо. — Частный инициатив!
Евгений Иванович сделал жест рукой: отсутствует, мол. Нету.
— Исландия — есть, Россия — нет, — коверкая слова, говорил он, распаляясь все больше. — Частный инициатив, компрене? Плёхо!
Иностранец вдруг покраснел, точно его обдало жаром, и сердито сказал на отличном русском языке:
— Это вы напрасно. У нас и частной и общественной инициативы — хоть отбавляй.
И сделав руками жест, который должен был перевести эту мысль сидящему рядом с ним исландцу. Удивительное дело! «Исландец» моментально понял, вскочил и, чуть не сбив с ног подошедшего наконец официанта, бросился к выходу.
— Видно, сволочь человек, — сказал «иностранец».
Официант, знавший его как старого посетителя кафе и как прославленного кинооператора «Мосфильма» уважительно подтвердил:
— Оно сразу видать, Сергей Данилыч!
А Туркин с тяжелым сердцем и смятенной душой тем временем садился в такси на Советской площади, бросив осуждающий взгляд на фигуру основателя Москвы.
Все рушилось вокруг! Все, самые тонкие и продуманные, ходы оказывались отбитыми, как мячи, посланные неискусной рукой. «Некуда пойти, некуда податься!» — думал грустную думу Евгений Иванович, рассеянно глядя сквозь стекла машины на проносящиеся великолепные виды Москвы.
«Нет жизни, нет!» — решил он наконец. Как бы подслушав эту грустную мысль, шофер чуть повернулся к нему и спросил:
— Куда дальше ехать, гражданин?
«А что если?..» — подумал Туркин, вспомнив о повестке, и неожиданно для самого себя вдруг крикнул шоферу:
— К прокурору!
Когда машина остановилась у здания прокуратуры, шофер спросил:
— Вас обождать?
Туркин подумал и ответил со вздохом:
— Нет. Я здесь могу задержаться… На год или даже на два…
Все о пресвитере
Как раз напротив крупного южного областного города Н., по левую сторону мощной реки, тянутся длинные, тенистые улицы рабочего поселка. Здесь большинство домов — одноэтажные особнячки, и над каждым или почти над каждым высится Т-образная антенна. А там, в Н., точно боевая машина марсиан из романа Уэллса, ввинчена в небо гигантская высоченная мачта телестанции.
На одной из улиц поселка сверкает в лучах летнего солнца оцинкованная крыша нарядного домика в три окна за глухим высоким забором. Решетчатые железные ворота заперты на крупнокалиберный висячий замок. Сквозь решетку виден чисто подметенный асфальтированный двор. Всюду — обдуманный порядок и «культура». Даже у овчарки, сидящей посреди двора на цепи у свежепокрашенной будки, респектабельный вид. На морде у нее точно написано: «Проходите мимо, и я никого не трону, будьте любезны, я пес культурный. Ну, а уж если зайдете без спроса во двор, не обессудьте… Загрызу!»
К запертой калитке подошел с улицы нестарый человек в добротном летнем костюме, с толстым портфелем.
Заволновался сторожевой пес, но сейчас же и успокоился: видно гость знакомый. Из дому вышел старик, заслоняясь от солнца ладонью, внимательно посмотрел на посетителя; узнав его, лениво поплелся открывать.
Старик похож на оперного Варлаама: всклокоченная борода, разбойничий прищур глаз, на голове нечто вроде монашеской скуфейки. Это — сторож, камердинер, дворецкий и шофер хозяина дома, в прошлом церковный дьякон, Федор Иванович Маркин, человек великой хитрости. Нелегко понять, как ему удалось стать «близким боярином» хозяина этого подворья, пресвитера Н-ского молитвенного дома баптистов Андрея Степановича Халюзина: во-первых, он был человек крутой и властный, а во-вторых, Андрей Степанович, как уже сказано, властвовал среди баптистов, между тем как Федор Иванович Маркин, о чем уже тоже сказано, был когда-то православным дьяконом, то есть представителем, так сказать, конкурирующей фирмы. Он и сейчас отзывался о баптистах неодобрительно, считая, что они отвлекают от правильной религии и без того незначительные кадры верующих. Что-то, однако, связывало этих замкнутых в себе и немного мрачноватых людей: какая-то дружба и взаимная насмешливая симпатия.