Снег становится рыхлым. Следы лосей пересекают белую целину узкой протоки. Собаки, взъерошив загривки, ловят черными носами запах зверя; самые шустрые бросаются в сторону, пытаясь свернуть упряжку к чаще.
- Булат, вперед!
Передовик наваливается на постромки, и упряжка проносится мимо заманчивого следа. Булат хорошо слушается Марию. Он часто оглядывается, словно желая опять услышать ее звонкий голос, или грозным рычанием подгоняет непослушных собак, обнажая белые волчьи клыки.
В чаще ивняков на острове снег утрамбован заячьими лапами. Непуганые пестрые рябчики сидят на ветвях. Повернув хохлатые головки с блестящими бусинами глаз, они с любопытством оглядывают бегущих собак и людей на нартах.
Невольно тянусь за ружьем. В тундре рябчиков нет - хочу поохотиться на таежную дичь.
- Не стоит... их здесь много, - улыбается Мария. - Сейчас будет фактория.
Впереди, над сизыми макушками чозений, в тихом морозном воздухе, поднимается дым жилья.
Отвесная стена Сохатиного Носа внезапно кончается. Мягкие заснеженные увалы межгорного понижения, прикрытые дремучей тайгой, спускаются к Омолону. У подножия скал, среди мачтовых лиственниц, ютится домик фактории.
Поставленный на высокий бревенчатый фундамент, с крытым крыльцом и приземистыми амбарами для товаров, он похож на старинную сибирскую заимку.
Собаки с лаем и визгом бегут к фактории. Затормозив у крыльца, привязываем собак к нарте.
- Лесной форт, - подшучиваю я, оглядывая приподнятый на фундаменте сруб, сложенный из толстых бревен.
- Факторию строили давно, в гражданскую войну... - отвечает девушка. - Пошли, я познакомлю вас с отчимом. - Грустная улыбка мелькает на лице девушки.
Отряхнув друг у друга снег и скинув меховые кухлянки, поднимаемся на крыльцо. Мария открывает дверь, обитую мохнатой лосиной шкурой.
Длинный прилавок разделяет помещение магазина. Полки за прилавком гнутся под тяжестью товаров: вижу капканы и ружья, свинец и порох; телогрейки, сапоги и валенки; яркий ситец и палаточный брезент; чайники, кастрюли и котелки; штабеля плиточного чая, пачки душистого черкасского табака и полный ассортимент продуктов.
Такого изобилия не было на колымских факториях - ведь шла война, и завоз на Север был ограничен. Вероятно, в этой уединенной фактории скопились старые многолетние запасы.
На прилавке громоздятся в беспорядке горы пушистых беличьих шкурок. Меха не успели убрать. Кажется, что охотники лишь недавно вытряхнули из походных мешков всю свою добычу.
У старомодной конторки, спиной к двери, на высоком самодельном табурете восседает грузный человек в полинявшей гимнастерке без пояса. Он громко щелкает костяшками счетов. Бледный свет, проникая сквозь обмерзшие стекла, освещает литую шею, мясистый затылок, взъерошенные серебристые волосы и широкую спину с опущенными плечами.
Человек в гимнастерке не оборачивается на скрип двери и шум легких шагов Марии. Неучтивость хозяина кажется странной, ведь он слышал лай собак нашей упряжки.
- Приехали... на мою шею! - вдруг бурчит незнакомец, не оборачиваясь.
Мария вспыхивает, брови крыльями сходятся на переносье, глаза загораются. Стальной блеск этих ясных и чистых глаз я видел в палатке после злой Костиной шутки. Нарушая тишину магазина, я громко кашляю.
Человек у конторки вздрагивает, оборачивается и проворно сгребает с лакированного пюпитра свои бумажки. Бледно-голубые глазки подозрительно ощупывают меня, полное лицо краснеет, а широкий лоб блестит капельками пота.
- Извините... Думал, родственнички пожаловали.
Он поспешно встает, протягивая пухлую красноватую ладонь:
- Котельников.
Знакомимся.
- Неплохой урожай, - киваю на груду беличьих шкурок.
Заведующий факторией тревожно косится на прилавок.
- Пушнину считаю - инвентаризация, - словно оправдываясь, говорит он, сокрушенно разводя руками.
- Зачем вы говорите неправду? - тихо говорит Мария. - Эту пушнину вам сдал Чандара.
- Чандара? Мария, вы знаете Чандару?!
- Он сдает нам пушнину...
- По-твоему, я не должен принимать белку! - покраснев, кричит Котельников, не стесняясь гостя.
- Вы должны принимать пушнину у охотников. Откуда вы знаете, как Чандара получает эти горы мехов?
- Буду я еще разбирать, как он ее получает! Фактории нужны белка и план.
Теперь я понимаю смущение Котельникова. Кочевники Синего хребта нигде не числятся - не приписаны к национальным советам, и Котельников не имеет права принимать пушнину от Чандары.
Но может ли заведующий факторией в суровое военное время считаться с правилами? Ведь на "мягкое золото" мы покупаем боевые самолеты для фронта!
- Послушайте, Котельников, когда у вас был Чандара? Мне очень важно это знать.
- Чандара уехал вчера.
- Верхом?
- Да, у него были ламутские учаги.
Так вот чей след мы видели на склоне увала! Догадался ли Чандара, чьи топоры стучали в тайге?
Может быть, и Нанга была тут, совсем близко?
- Чандара всегда приезжает один, неизвестно откуда, он не пускает своих охотников на факторию, - нахмурившись, отвечает Мария. Волнуясь, она скручивает свой шерстяной поясок, и мне чудится теперь что-то бесконечно милое и детское в быстром движении ее худеньких пальцев.
Коротко рассказываю о появлении Чандары в Западной тундре, о похищении Нанги, о таинственных стойбищах Синего хребта и наших планах освоения далеких горных пастбищ.
Странное выражение появилось на лице Котельникова, когда он услышал о походе к Синему хребту.
Телеграмму Чукотторга о снабжении пастухов совхоза из Омолонской фактории он принимает, едва скрывая раздражение. Я перехватываю быстрый взгляд, сверкнувший ненавистью.
Склады уединенной фактории ломятся от товаров, и мне непонятна эта беспричинная злость. Однако Котельников соглашается снабжать продовольствием пастушескую бригаду Ромула. Вероятно, он не хочет осложнять отношений с представителями оленеводческого совхоза.
Радуюсь успешному завершению переговоров: теперь участники похода получат великолепную продовольственную базу на зимних пастбищах Омолона.
Приглушенный лай собак доносится с улицы. Перегоняя друг друга, кидаемся с Марией к двери и сбегаем по ступенькам крыльца.