Олег наконец задремал. Ему снились диковинные птицы, девочка, повешенная рядом с греком Згуриди, учитель гимназии, преподававший латынь, яркие цветные воздушные шары и севастопольский фонтан, красивый и огромный. Олег почувствовал идущий от него холод и приоткрыл глаза. Он увидел луну, светившую из разорванных облаков. Она то появлялась, то исчезала, превращая шедшую впереди шаланду то в черное, то в белое привидение.
Девочка, сидевшая рядом с гимназистом, зябко куталась в теплую шаль.
— Какой ветер! — сказала она.
— Закутайся теплее, Розочка!
Сон как рукой сняло. Олег, дрожа от холода, наблюдал за белой гривой пены, вскипавшей на волнах. Он подумал о страшной глубине моря. Сознание беспомощности наполнило его сердце тревогой. Гимназист взглянул на девочку, стараясь прочесть на ее бледном от лунного освещения лице признаки страха. Боится она или нет? И зачем едет в Одессу? Может быть, там живет ее отец, отрезанный линией фронта, и она пробирается к нему…
Олег вспомнил своего отца, зарытого под вишней в огороде, и ощутил зависть к счастливой девочке. А она, словно догадываясь о мыслях гимназиста, тихо спросила:
— У вас в Одессе родители? Вы едете к ним?
— У меня отец умер. Я еду в Петроград к матери и к сестре.
— В Петроград? Так далеко!
Совершенно забыв совет Сергея Матвеевича держать язык за зубами, Олег рассказал девочке про отца, бежавшего с белыми, про его болезнь и смерть, про встречу с Грозой-Волынским. Чуть-чуть не сболтнул про «Бюро частной связи», но вовремя спохватился, и спросил:
— Вы гимназистка?
— Да. Шестого класса.
— А как вас зовут?
— Роза. А вас?
— Олег.
За разговором не думалось о волнах, о ветре, о возможности пойти ко дну. И время словно побежало быстрее. Незаметно наступил рассвет. Пропали звезды, побледнела луна, и на востоке разгорелось алое пламя утренней зари. Ветер усилился, и стало холоднее, чем было ночью.
— Вы боитесь качки?
— Я ничего не боюсь! — гордо сказал Олег.
И, чтобы подчеркнуть свое мужество, небрежно засвистел песенку Вертинского.
— Эй, вы там! Дайте по шее свистуну! — вдруг заорал Никифор.
По суеверным приметам рыбаков, свистеть в шаланде нельзя — обязательно накличешь беду. Оскорбленный Олег сконфуженно умолк.
— Сколько еще предрассудков, — тихо сказала Розочка, наклонившись к самому уху гимназиста.
Олег благодарными глазами взглянул на девочку и, соглашаясь, кивнул головой.
Где-то за горизонтом, из глубины моря, поднималось еще невидимое солнце. Стало светло, и Олег разглядел утомленное бессонной ночью лицо Розочки. Глаза ее, несмотря на усталость, были веселые и показались гимназисту похожими на фиалки.
Злой, холодный ветер нес шаланду, хлопая тугим серым парусом. Зеленые волны, закипая белой пеной гребешков, шли за кормой. Чайки, летавшие на близком расстоянии от лодки, ныряли, припадая к воде.
Усиливался ветер, меняя благоприятное для путешественников направление. Никифор уже вел шаланду под углом к волне. Норд-ост свирепел, и старый рыбак изливал грозные потоки ругани на своих помощников.
— Будет шторм! — сказал кто-то из пассажиров неуверенным и тревожным голосом.
— Гадальщики! Свистуны! — заскрежетал зубами Никифор. — Насвистели, дьяволы, черти полосатые!
Зеленая волна, пахнущая солью и водорослями, ударила в левый борт, накренив шаланду.
Олег упал и схватился руками за скамейку. Ему показалось, что лодка перевертывается.
Случилось то, чего опасались пассажиры, доверившие жизнь утлой шаланде. Нежданно-негаданно переменился ветер, и море разбушевалось. Одесский берег уже был виден, но пробиться к нему не было никакой возможности. С каждой минутой водная стихия становилась грознее и опаснее. Волны швыряли шаланду, как ореховую скорлупу.
— Откачивай! — яростно закричал Никифор. — Откачивай!
Длинноволосый музыкант, задыхаясь от одышки, вычерпывал воду жестяным ведром. Ему помогали молодые армяне. В Розочкиных руках появился черпак.