Он посторонился, и Олег прошел через прихожую в кабинет хозяина. Здесь на большом письменном столе, на развернутой газете, возвышалась маленькой пирамидой картофельная шелуха. Рядом была привинчена мясорубка и стоял эмалированный таз с водой. Николай Николаевич занимался приготовлением ужина. Рукава сорочки у него были закатаны выше локтя.
— Давайте ваше письмо!
Олег вынул из кармана карандаш и протянул Потемкину.
— Вот, оно здесь. Внутри.
— Внутри?!
Хозяин с явным недоверием смотрел на гостя.
— Да, да, внутри! Его надо осторожно расколоть на две половинки.
Николай Николаевич нахмурился, молча достал перочинный нож и, найдя чуть заметную линию склейки, легко расщепил толстый карандаш. Вместо графита в нем находилось письмо, написанное на папиросной бумаге и искусно накрученное на тончайшую проволочку.
Сдвинув густые поседевшие брови, Потемкин сосредоточенно читал убористые строчки, напечатанные на «Ундервуде». Лицо его то бледнело, то краснело. Вначале Олег наблюдал за ним, а потом принялся разглядывать комнату. На турецком низком диване, превращенном в постель, валялись ржавые клещи, шляпа и грязная сорочка. Над письменным столом, заменявшим и кухонный, висел в золоченой овальной раме портрет екатерининского вельможи в напудренном парике. Возле железной печки в грязной куче бумажного хлама и мусора валялась растерзанная книга в кожаном переплете. Черная паутина свисала клочьями в четырех углах.
— Кто вам дал это письмо? — Николай Николаевич подозрительно разглядывал Олега. — И где именно? При каких обстоятельствах?
— Письмо дал высокий седой господин на Графской пристани в Севастополе, когда я садился на пароход. Я не знаю его фамилии. Он был в светлом костюме.
— Что он вам сказал?
— Он сказал, что вы дадите мне пятьсот рублей золотыми монетами, как только получите это письмо.
— Дурак он! Юродивый! Осел! Я картофельную шелуху жру, чтобы не подохнуть с голода… А ой — пятьсот! Золотом! Болван!
Лицо Потемкина побагровело от гнева. Двойной подбородок задрожал.
— Ничего я вам не дам! Слышите? Ничего! Зарубите на носу!
— Слышу.
Николай Николаевич швырнул письмо в ящик письменного стола и, не обращая внимания на гимназиста, принялся мыть в эмалированном тазу картофельную шелуху.
— Ну, что же вы не уходите? Что вы здесь торчите?
— Я пойду, — покорно ответил гимназист, но не пошевелился. Ему хотелось рассказать о своем горе и одиночестве.
— Я вам ни копейки не дам. Ни копейки! И даже этой дрянью не накормлю! — Потемкин показал картофельную шелуху на огромной розовой ладони. — Слышите? Не надейтесь!
— Слышу.
Заправив картофельную шелуху в мясорубку, Николай Николаевич ожесточенно завертел ручку. Олег вздохнул и поднялся со стула.
— Прощайте.
Хозяин проводил незадачливого гостя до прихожей, открыл перед ним дверь и мгновенно захлопнул ее.
— Кажется, с обыском. Милиция!
Они стояли, затаив дыхание, в прихожей и слушали тяжелые гулкие шаги, раздававшиеся за дверью.
— Назад спускаются, — облегченно вздохнул Николай Николаевич, вытирая рукавом капельки пота, выступившего на лбу.
Окончательно успокоившись, он отправился один на разведку. Тревога оказалась ложной. Милиция ошиблась подъездом. Обрадованный Потемкин поспешил вернуться в свою квартиру.
— На всякий случай еще подождем минут десять, — сказал он. — Лучше им на глаза не попадаться. Береженого и бог бережет.
— Я не тороплюсь.
— Ну, идите сюда!
Они снова прошли в комнату, и Олег опустился на тот же стул.
— Вы из Крыма давно приехали? — спросил Потемкин уже не столь суровым тоном.
— Сегодня утром.
— Ну, как жизнь там?
— Ничего.
— Хлеб есть?
— Есть. Дорогой только.
— А сало?
— И сало есть. Тоже дорогое.
— И все открыто продается?
— Конечно. За деньги…
— Замечательно!
— Для тех, у кого деньги есть.
— Деньги — это тлен. В Петрограде и с деньгами с голоду подохнешь! — вдруг рассердился Потемкин. — Поживете тут, увидите. У вас родители здесь?
— У меня никого нет. Я один.
— К кому же вы приехали тогда?
— Здесь жила мать с сестрой. Но они уехали.
— И родственников нет?
— Нет.
— Да ведь вы же здесь пропадете с голоду!
— Пропаду.
— Ну, хорошо, сегодня, предположим, я вас накормлю картофельной шелухой. А завтра вы что будете есть?
— Не знаю.
— Это мне нравится. Кто же тогда знает?