— Я тут, батюшка! — забежала девчонка и отчаянно покраснела, почувствовав на себе обжигающий взгляд парня.
— Пить давать без конца, — скомандовал Берислав. — Я пока тут останусь, перевязки поделаю. Если ваши боги помогут, то через пару недель на ноги поднимется.
— Я за тебя Богиню молить буду! — Ванда повернулась к нему и взглянула так, что Берислав понял, что это все. Он пропал. А еще он понял, что никогда и никому не отдаст эту девушку. Он раньше и не думал, что это вот так бывает.
— Чем платить будешь? — повернулся к Мешко Берислав.
— Чем скажешь, пан лекарь, — напрягся тот. — Уважу по справедливости, только вот на ноги встану.
— Дочь отдашь за меня? — выпалил вдруг Берислав, сам не ожидая от себя ничего подобного. Он стоял и слушал свое сердце, и только сладостная истома, что разливалась где-то в груди, говорила, что правильно он делает. А те неприятности, которые у него будут потом… они будут потом…
— Что за вено даешь? — прищурился купец, который, судя по меркантильному вопросу, уже почти что пришел в себя. — Девка справная, без хорошего выкупа не отдам. Женихи табуном ходят.
— Говори цену, — сказал Берислав и повернулся к Ванде, которая стояла ни жива ни мертва. — Твой отец сейчас цену назовет, Ванда. Но прежде я тебя услышать хочу. Ты за меня пойдешь? Я лекарь, княжий муж, получать буду жалование серебром. Я не обижу тебя ни словом, ни делом.
— Если батюшку на ноги поставишь, пойду, — кивнула та.
В глазах Ванды непонимание сменилось жадным интересом. Теперь и девчонка, которая уже пришла в себя, рассматривала его самого. Видимо, она что-то такое увидела, потому что продолжила уже совсем уверенно.
— Пойду! Я хорошей женой тебе стану, и детей крепких рожу.
— Корову даешь за мою дочь? — азартно выкрикнул купец, а через минуту глаза его округлились и стали напоминать два блюдца. Берислав, который полез в свои пожитки, вытащил оттуда кошель и поставил столбик из серебряных рублей, что дала мать ему в дорогу.
— Две коровы дам, — спокойно ответил он. — Ждешь год. Если я не приду, значит, убили меня на войне. Тогда ты от своего обещания свободен. Но скорее всего, я приду раньше…
Что же я делаю? — думал Берислав, совершенно растворяясь в глазах той, в кого влюбился с первого взгляда. — Меня же отец убьет! У меня жена есть. И я христианин. Грех это великий! Надо с мамой и владыкой Григорием посоветоваться. Они чем-нибудь да помогут. А не помогут, сбегу! Гори оно все огнем! Все одно мне князем не бывать, а эту корову Ирмалинду я на дух не выношу. Лучше на нож броситься, чем с такой жить.
Он вышел на улицу и начал мерить двор шагами, не в силах успокоиться.
— У короля Дагоберта сколько жен было? — бурчал он себе под нос. — Да не сосчитать! И ничего, никто его от церкви не отлучил! У моего отца сколько? Черт, плохой пример! Он же язычник… У праотца Авраама тоже две жены было — Сарра и Агарь. И Хеттуру еще за себя взял, когда Сарра померла. А мы почитаем его. А про царя Соломона я и вовсе молчу! Там на сотни счет шел. Думай, Берислав, думай! Иначе отец тебя на куски порвет, и проживешь ты свою жизнь в страданиях, аки христианский мученик во времена гонений Диоклетиановых. Я точно что-нибудь придумаю! Время пока есть, отец все равно в Египте.
В то же самое время. Александрия.
Длинный путь князя закончился там же, где и начался. Во дворце великого логофета Стефана. Всего пара дней, и корабли отправятся на север. Отправятся все. И те, что стоят в Египте, и те, что курсируют сейчас в Адриатике. На короткий срок Самослав оголит свои морские границы и рискнет всем ради главного.
Прощальный ужин в резиденции великого логофета Стефана был роскошен. Его повар переплюнул сам себя. Да и сам великий логофет не одну неделю готовился, подбирая меню и закупая свежайшую рыбу и моллюсков, которые ждали этого торжественного события в морских садках. Сели по-семейному. Только Стефан, его старший брат, владыка Григорий и Святослав с сыном. Александр, внимательно разглядывая деда узкими глазенками, становился все больше похож на мать, удивляя темной копной волос и смугловатой кожей. Вылитый степняк-болгарин.
Зал для приемов резиденции логофета по своему убранству казался чем-то средним между дворцами Братиславы и Константинополя. Здесь не видно кричащей роскоши имперской столицы, но и близко не пахло аскетизмом столицы северной. Здесь все сделано в меру. Старинные мозаики на полах были великолепны, как и статуи в нишах, но сами стены оставались каменными. Выкладывать их травертином, мрамором и порфиром Стефан не стал. Не то было состояние казны, чтобы разбрасывать деньги в таких количествах.