— Сделаем, государь, — кивнул Виттерих.
— С римским населением ты работаешь, — князь пристально посмотрел на Валерия. — Рассказывай им, как они заживут, когда ты сбросишь с них иго проклятых германцев. Как сразу воссияет солнце, понизятся налоги, а куры начнут нестись трижды в день. В общем, говори то, что они хотят услышать.
— А можно сказать, что истинная вера Христова больше не будет утесняться проклятыми арианами? — спросил Валерий.
Патриций пока что особой приязни со стороны местных римлян не заметил. От него шарахались, как от зачумленного, а когда бежать было некуда, слушали его речи с такой тоской во взоре, что у пламенного оратора, коим считал себя Валерий, даже зубы сводило. Его ненавидели и боялись. Ненавидели за то, что он принес сюда войну. А боялись потому, что не понимали. Наемники-словене и германцы грабили, конечно, но без привычного лихого разгула. Делали они это как-то вяло, словно для порядка. Домов не жгли, олив не рубили, виноградники не разоряли. И все это приводило местных в состоянии перманентного ужаса. Потому как люди всегда боятся того, чего не понимают. Грабеж был привычен, а отсутствие грабежа — нет. А тут… Ну пару баб помяли, ну овцу на еду зарезали. Вот и весь грабеж. Даже соседям похвалиться нечем. То ли дело франки под Миланом прошлись. Там потом лет десять трава не росла. А людей, почитай, и вовсе не осталось. Кого убили, кого в рабство угнали, а кто с голоду помер, потому как посеяться вовремя не смог. Такая вот тут шла война.
Князь смотрел на Валерия с легкой, понимающей усмешкой. Ведь все мысли парня были написаны у него на лице.
— Про истинную веру и проклятых ариан первым делом нужно сказать, — кивнул он. — Сразу после налогов и кур, несущихся трижды в день. Говори, что десятую часть брать будешь. И святых отцов привлекай. Люди пока боятся, что лангобарды придут и всех покарают.
— Непременно покарают, ваша светлость, — кивнул Валерий. — Там, где пройдет армия герцога Теуделапия, разграбят все подчистую. Поля потравят, а скот угонят. Тут голод начнется.
— Так это даже и неплохо, — Самослав пробарабанил по столу какую-то незатейливую мелодию. — Пусть люди бегут под защиту стен. Прокормим.
— Вы хотите спасти здешних римлян от их же герцога? — изумлению Валерия не было предела. — И будете тратить на это свое собственное зерно?
— Мне лишняя слава не нужна, — покачал головой князь и показал на Валерия. — Ты! Ты будешь тратить это зерно! Римский патриций Луций Валерий Флакк. Потомок консулов и цензоров. Или кто там у тебя предки были.
— И цензоры, и консулы, — подтвердил Валерий. — И даже один корректор Сената был. А уж про квесторов и эдилов я и вовсе не говорю. Их всех даже пересчитать не получится.
— Кто-кто? — заинтересовался Самослав. — Корректор? Но это же правитель мелкой провинции. Корректоры стоят ниже президов, префектов и проконсулов.
— Это сейчас так, — пояснил Валерий. — А раньше было совсем по-другому. Во времена императора Траяна корректоры обладали гигантскими полномочиями. Они проводили расследования в провинциях и даже могли сместить тамошнего проконсула или прокуратора. Они обладали правом на imperium maius, большой империум. Они могли делать все, что, с их точки зрения, было полезно для государства. А это высшая, ничем не ограниченная власть, практически равная власти Цезарей.
— Ой, как интересно… — задумчиво протянул Самослав. — Корректор, говоришь… Большой империум… Запомню, пригодится. Жаль, в Риме Сената больше нет. Ну, так это дело поправимое. Там еще остались целые здания? Если нет, то построим. Или починим. Или заберем у кого-нибудь. Если все получится, как планировали, это станет наименьшей из проблем. Кстати, Волк уже убыл в Константинополь? За ним вроде бы корабль вышел. Убыл? Это хорошо…
Глава 8
Апрель 641 года. Окрестности Белграда.
В этом месте великий князь мост строить не велел, как ни просили его об этом ромейские купцы. Видимо, у него какие-то свои соображения имелись. Тут, в окрестностях Белграда, уже стояло войско, ожидавшее переправки на тот берег. И вроде бы дело нехитрое, каждому воину знакомое, да только рано еще. И река еще холодная, и ночи зябкие до того, что вода в забытом на улице ведре схватывалась ледяной коркой. Не след в поход выступать, пока подтягиваются к городу турмы мораванской конницы и эскадроны кирасир. Неспешно идут аварские ханы, кочуя вместе с табунами коней, что на войне служили и боевой силой, и едой. Тут стоят тагмы из первого Германского, второго Дакийского и третьего Иллирийского. По семь штук из каждого легиона. Четвертый Арабский службу нес в Египте, и тащить его сюда стало бы полнейшим безумием. А маршал Деметрий, разодетый в немыслимо роскошный форменный плащ, совершенно точно дураком не был. Он был человеком, который слепо выполнял волю своего государя, в правоту которого верил больше, чем в… На этом месте он всегда смущенно замолкал. Не может христианин таких слов произносить. Великий грех это.
Тут, на южном берегу Дуная, начиналась Via Militariа, старая римская дорога, соединяющая разрушенный дотла Сингидунум и Константинополь. Сингидунум — вот он, на том берегу. До него рукой подать. Его с любой башни Белградского детинца видать во всех подробностях. Все еще крепкие стены давно уже заросли деревьями, которые пустили корни прямо в кирпичной кладке, разрывая ее в куски. Черный зев ворот был раскрыт в бессильном крике мертвеца, коим и стал этот город, брошенный своими хозяевами. Словен, которые пасли стада коз на его развалинах и вытаскивали последние бронзовые скобы из стен его театров и терм, настоящими хозяевами город не считал. Римский Сингидунум давно умер, а они, словно падальщики, терзали его труп.
А вот Белград был живым, как был живым левый берег великой реки, густо заселенный словенским народом. Весь строилась и росла, а лет через пять-десять выбрасывала из себя еще одну весь, отселяя подросших парней и девок. Сотни таких весей появилось попечением здешнего жупана Ступки. Тут давно уже никто не спрашивал, какого ты племени и рода. Слишком уж много село на эту землю разных словен. И пришедших с севера, и приведенных на аркане из Греции. Встречались тут и невольные переселенцы из ляшских земель, так и не нашедшие в себе сил сбежать. Да и незачем отсюда бежать. Жизнь тут оказалась не то чтобы очень легкой, но вполне понятной и безопасной. И даже обры, что кочевали неподалеку или шли в охране с караванами купцов, уже не вызывали того дикого, лишающего разума желания зарыться в землю и замереть. Обры понемногу тоже становились своими, особенно когда старосты из тех, что поумнее, стали брать в аренду жирную степную землю, отдавая ханам треть урожая. Раньше о таком и подумать было нельзя.
Роту Владимира направили в помощь саперам. Хоть и немного было проку от мальчишек по 10–12 лет, но таскать инструмент, варить кашу и резать на нужные куски бухты веревок они вполне могли. Как могли вбивать в бревна, а потом вкручивать рычагом анкера с кольцами. Именно этим они и занимались, когда заканчивались занятия по стрельбе, метанию дротика и работе со щитом.К назначенному дню Дунай перережет понтонный мост, по которому двинется на юг словенская армия. Тут, у Белграда, река шириной в тысячу шагов, и несет она свои воды спокойно и величаво. Течение здесь небыстрое, оно не должно порвать тонкую нить, составленную из плотов.
— Ненавижу работать, — пробурчал себе под нос Владимир, убедившись сначала в том, что его никто не слышит. — Я самого великого князя сын, а не какой-нибудь селянин черноногий. Знатного воина с быдлом сравняли, сучьи дети!
Он собирал дрова, которые потом тащил на кухню. Надо спешить. Кашевары из увечных воинов, дослуживающих положенный срок, за недостаток усердия могли и черпаком по сиятельному лбу стукнуть. Владимир набрал щепок, сучьев и веток, оставшихся после изготовления плотов, и пошел в сторону лагеря. Ему таких ходок сегодня нужно сделать еще не один десяток. А чего? У них же свободное время. Вот пусть сироты и отдохнут после занятий. Так решили отцы-командиры при единодушном одобрении кашеваров, которые до этого таскали дрова сами.