И ничего этого Павел Седых не видел. Он спал мертвецким сном молодого уставшего человека. А лохматый пес был равнодушен к красоте полярного сияния. И только когда на рассвете издалека долетел странный, незнакомый шум, Дунай насторожился.
Он поднял голову, тихонько зарычал. В сером мраке над закованной в лед рекой, за кустарником шевелилось что-то темное и длинное, похожее на невероятно большую змею. И вот чудовище подползло поближе. На голове у него зеленовато сияли выпученные глаза, а под ними шевелились многочисленные клешни.
Дунай зарычал сильнее. Шерсть на нем вздыбилась, собака задрожала. До сих пор ей никогда не приходилось видеть такого страшного зверя.
Пес заскулил и начал царапаться в дверь.
Павел открыл глаза, сладко зевнул и спросил удивленно:
— Федор Иванович, что случилось? Почему стоим?
В кабине никого не было.
Павел отворил дверь, чтобы впустить пса… и окаменел. На холм вползала, ломая и откидывая прочь могучие деревья, огромная уродливая тварь. Ее панцирь отливал металлическим блеском.
Вот тварь почему-то остановилась, длинными неуклюжими клешнями начала шарить в завале, разбрасывая бревна и хворост, и вдруг, словно щенка, вытащила за шкуру здоровенного рыжего медведя. Тот, наверное спросонья, не мог понять, откуда такая напасть, ревел изо всех сил, бил лапами воздух, пытаясь задеть клешню чудовища. Но тварь была осторожной. Она подняла медведя еще выше, поднесла к своему огромному левому глазу, покрутила, словно изучая, потом размахнулась и отшвырнула животное в сторону.
Дунай зарычал и рванулся вперед. Павел перехватил собаку и зажал ей пасть. Но было уже поздно.
Чудовище сломя голову бросилось к ним. Его тонкие, подвижные клешни просунулись в открытые двери кабины, вытащили Павла и подняли в воздух.
Юноша не сопротивлялся. Он понимал, что в эту страшную минуту сопротивление может стоить ему жизни.
Прямо перед ним оказалось прозрачное большое полушарие, на дне которого находилось огромное количество блестящих шестигранников. В центре полушария виднелась трубка, от которой вглубь чудовища тянулись оплетенные провода. Это было похоже на кошмар.
Павел сморгнул, посмотрел. Чудовище было металлическим! Эта клешня, что схватила его за талию, — и она тоже из дюраля!
Юноша не успел рассмотреть все подробнее. Чудовище подняло его повыше, и осторожно опустило в люк, который открылся на мгновение в его широкой блестящей «спине».
В плену у машины
Павел упал на что-то ребристое, вскрикнул возмущенно, попытался встать, но почувствовал, что не может сделать и движения: грудь, живот и шею обхватили крепкие обручи.
Было совсем темно. Негромко шумели какие-то машины. Слышался скрип, как будто по наезженной дороге в морозный день катилась тяжелая бочка.
Что-то легонько и хаотично щелкало, как будто тысячи хищников окружили человека и точат свои зубы, чтобы наброситься на него. Павел даже съежился и наугад дернул ногой. В тот же миг что-то схватило ее, мягко остановило, стянуло валенок, носки. Прикосновение был щекочущим, металлическим.
— Я протестую! — воскликнул Павел. — Я — советский гражданин!
Никто не ответил, только послышался щелчок, и вспыхнул в темноте небольшой экран с причудливой, волнистой красной линией.
— Я протестую! — повторил Павел.
— … Я — советский гражданин! — подхватил кто-то очень знакомым голосом.
— Достаточно шуток! — вскипел юноша. — Что это за издевательство?! Освободите мне руки, в конце концов!
Он повернулся, желая вырваться из объятий, но они сжали его тело так, что у юноши даже потемнело в глазах.
— Ой! — вскрикнул Павел.
Объятия ослабли, щупальца начали сдирать с юношу одежду.
Убедившись, что сопротивление оказывать бесполезно, Павел Седых перестал сопротивляться, зато дал волю языку.
Он всячески ругал тех, кто его захватил в плен; указывал, ссылаясь на историю цивилизации, что раздевание пленников противоречит элементарнейшим основам гуманности, угрожал нападающим всеми возможными карами.
Невидимый собеседник сначала молчал, будто взвешивая прав обвинений, а затем спокойно повторил, разбивая слова на слоги:
— Я про-тес-ту-ю… Я — со-вет-ский гра-жда-нин…
«Погоди, погоди! — мрачно думал Павел. — Ты у меня запоешь по-другому!»