– Пунтарелле. Подумал – сделаем салат с анчоусовым соусом.
– Хорошая мысль, – одобрила она. – Где ты его нашел?
– У того типа, который бьет жену.
– Что-что? – в замешательстве переспросила она.
– Последний справа по пути к рыбному рынку, с прожилками на носу.
– Бьет жену?
– Ну, мы его в квестуру три раза таскали. Но жена, как придет в себя, всегда отзывает заявления.
Паола восстанавливает в памяти лица торговцев по правой стороне рынка, понял Брунетти.
– Это та, которая в норковом жакете? – наконец спросила она.
– Да.
– Я и не подозревала. Он пожал плечами.
– А ты не мог тут вмешаться? – спросила она.
Он голоден, а из-за дискуссии откладывается обед; ответил кратко:
– Нет. Не наше дело.
Брунетти перекинул пальто и пиджак через спинку кухонного стула и пошел к холодильнику налить себе вина. Обходя жену, чтобы взять стакан, шепнул:
– Пахнет вкусно.
– Это правда не ваше дело? – не отставала она. Оседлала своего конька, подсказал ему ее тон и собственный долгий опыт.
– Нет, не наше, пока женщина не подаст жалобу официально, а на это она никогда не пойдет.
– Может, боится его.
Пришлось ей ответить:
– Паола, она в два раза больше него – сотню килограммов весит. Уверен – она могла бы выкинуть его в окно, если б захотела.
– Но?… – Фраза показалась ей неоконченной.
– Но не хочет, как видно. Дерутся, процесс выходит из-под контроля, и она вызывает нас. – Брунетти наполнил стакан и сделал глоток, надеясь, что на этом все.
– А потом? – не унималась Паола.
– А потом приезжаем мы, забираем его и увозим в квестуру. Держим его там, пока она утром не придет за ним. Это происходит примерно каждые полгода, но ни разу на ней не было обнаружено никаких признаков серьезного насилия, и она довольно радостно получает его обратно.
Паола некоторое время обдумывала это, но в конце концов жестом показала, что оставляет обсуждение темы, заметив лишь:
– Странно, правда?
– Чрезвычайно, – согласился Брунетти, зная опять-таки по долгому опыту: конек уже расседлан.
Нагнувшись, чтобы забрать пальто и пиджак и отнести в прихожую, он увидел на столе коричневый конверт и спросил, протягивая за ним руку:
– Это Кьярин табель?
– Ум-гу. – Паола добавила соль в кастрюльку с кипящей водой на задней горелке.
– Ну и как? – спросил он. – Хорошо?
– «Отлично» по всем предметам, кроме одного.
– Физкультура? – предположил он неуверенно.
С первого класса начальной школы Кьяра среди первых, уже шесть лет. Как и для него, для дочери лучшее упражнение – поваляться на диване, вот он и не может вообразить, что она не справляется с каким-то другим предметом.
Комиссар открыл конверт, вытащил листок, пробежал его глазами.
– Религиозное воспитание? – промолвил он. И еще раз: – Религиозное воспитание?
Паола не откликнулась, и он стал смотреть дальше: ага, вот пометки учителя в объяснение оценки «удовлетворительно».
– «Задает слишком много вопросов», – прочел он. И далее: – «Подрывное поведение». Это что же такое? – вопросил он, протягивая листок Паоле.
– А ты бы ее и спросил, когда вернется.
– А ее еще нет?
Что если Кьяра, зная о плохом табеле, где-нибудь прячется, не желая идти домой… Брунетти взглянул на часы: да нет, рано еще; должна прийти не раньше чем через пятнадцать минут. Паола, расставлявшая на столе четыре тарелки, слегка оттолкнула его в сторону бедром.
– Она что-нибудь тебе говорила об этом? – Он послушно отодвинулся.
– Ничего особенного. Говорила, что ей не нравится священник, но никогда не говорила почему. Или я не спрашивала.
– А что за священник? – Он взял стул и сел на свое место.
– В смысле?
– Ну, он, как это назвать… из черного духовенства, то есть член какого-нибудь ордена?
– Думаю, обычный приходский священник, из церкви около школы.
– Сан-Поло?
– Да.
Пока говорили, Брунетти прочитал все отзывы других преподавателей – все в один голос признавали и хвалили Кьярин интеллект и старательность. Учитель математики: «Исключительно талантливая ученица, одаренная математически»; итальянского: зашел так далеко, что употребил слово «утонченность», определяя, как она пишет. Ни в одном отзыве ни следа естественного страха любого учителя перехвалить.
– Не понимаю я что-то. – Брунетти засунул листок обратно в конверт и перекинул его осторожно на стол. Он поразмыслил с минуту – как лучше спросить об этом Паолу.
– Ты ей ничего такого не говорила, а?
Паола была известна широкому кругу своих друзей во многих качествах, и весьма разнообразных, но все, кто ее знали, считали, что она «unamangiapreti», – «пожирательница священников». Антиклерикальный раж, временами находивший на нее, до сих пор удивлял Брунетти, а ведь далеко не часто она могла его теперь хоть чем-то удивить. Но это та самая красная тряпка, которая вгоняет ее, без предупреждения, без промаха, в моментальную ярость.
– Ты же знаешь – я не возражала. – Она произнесла это отвернувшись от плиты и глядя прямо на него.
Брунетти всегда удивляло, что Паола с такой готовностью, так спокойно согласилась на общее семейное предложение – крестить детей и разрешить им посещать уроки религиозного воспитания в школе. «Это часть западной культуры», – часто говорила Паола с леденящей вежливостью. Дети не дураки – скоро освоили: Паола не тот человек, к которому надо обращаться по вопросам веры; впрочем, столь же быстро они сообразили, что их мать – настоящий знаток истории церкви и религиозных разногласий. Теологические основы арианской ереси она разъясняла с объективностью и вниманием к мелочам, свойственными ученому, проводящему исследование. А ее суждения о веках кровопролитий как следствии церковных споров, мягко говоря, мягкостью не отличались.
Но все эти годы она держала свое слово и никогда открыто не высказывалась, по крайней мере в присутствии детей, против христианства или вообще любой религии. Значит, неприязнь к религии или каким-то идеям, – что могло привести Кьяру к «подрывному поведению» – не от каких-то неосторожных слов Паолы.
Оба повернулись на звук открывающейся двери, но под родную кровлю явился Раффи, а не Кьяра.
– Чао, мам! – крикнул он, удаляясь в свою комнату положить книги. – Чао, пап!
И тут же выскочил в коридор и на кухню. Наклонился, чмокнул Паолу в щеку – да он выше, что ли, стал, подумал Брунетти, который сидел.
Раффи поднял крышку сковороды и, увидев, что там шипит, снова поцеловал мать.
– Умираю с голоду, мам! Когда есть будем?
– Как только твоя сестра материализуется. – И Паола повернулась прикрутить пламя под закипевшей водой.
Раффи отвернул рукав и взглянул на часы.
– Ты же знаешь – она всегда вовремя. Еще семь минут – и войдет в дверь. Так почему бы тебе не загрузить макароны?
Он потянулся через стол, вскрыл целлофановый пакет хлебных палочек и вытащил три тонких гриссини; захватил их кончики зубами и, как кролик, жующий три длинные травинки, зажевывал, пока они не исчезли. Извлек еще три и повторил процедуру.
– Ну, давай же, мам! Прямо как зверь голоден, а мне днем к Массимо надо, физику готовить.
Паола поставила на стол блюдо жареных баклажанов, кивнула, соглашаясь, и принялась кидать мягкие полоски пасты в кипяток. Брунетти вынул листок из конверта и вручил Раффи с вопросом:
– Ты что-нибудь об этом знаешь?
Только в последнее время, когда закончился его «марксистский», по определению родителей, период, табели Раффи стали образцово-показательными, какими были у Кьяры с первых школьных дней. Но даже в самые «пофигистские» моменты он чувствовал только гордость за успехи сестры.
Парень повертел листок так и сяк, посмотрел и отдал отцу без единого слова.
– Так как же? – настаивал Брунетти.
– Подрывное, значит? – только и ответил Раффи.