Да, у того молодчика был в самом деле устрашающий вид. Я вдруг понял Мишеля. И правда, жутко подумать, что можно ненароком, в метро или где-нибудь еще, столкнуться с такой особью нечеловеческой породы. Если такие беспрепятственно забредают в места, которые посещают нормальные люди, значит, в обществе что-то неладно. Как будто кто-то одним ударом сломал перегородки и на свет вдруг явились субъекты, способные на что угодно, — как всем известно, они существуют не только в страшных снах, но в цивилизованных странах их прячут от глаз приличной публики. Возможно, мое сравнение, пусть и верное, было не совсем тактичным… Даже Мишелю — а уж он-то всякого навидался — стало не по себе… Но сказанного не воротишь. «Убийца», — сказал Мишель. Сказал Омеле, а не мне, сидевшему ближе к этим опасным соседям. Но я не смотрел на них. Передо мной висело венецианское зеркало. А в зеркале чего только не увидишь: первый акт «Отелло», на современный лад, с роскошными автомобилями вдоль Канале-Гранде, отелем «Даниели» и виски в палаццо Вендрамини… или белую балтийскую ночь… доносится пение. Омела молчит… мимо проплывают острова… и медленно надвигается золотой шпиль Петропавловской крепости:
Нигде, даже в Венеции, время не кажется таким застывшим, как здесь, нигде нет таких ночей:
Чего только не увидишь в таком зеркале, заключенном в небесно-синюю оправу с резными звездами…
16 или 17 июня, когда мы прибыли из Ленинграда в Москву, было уже поздно. Состояние здоровья Алексея Максимовича резко ухудшилось. И все же Мишель хотел, чтобы мы встретились с ним. Непременно… Так просил Горький… он просил, чтобы нас поторопили, ему нужно было что-то сказать нам… Что? — Откуда мне знать… он сам вам скажет. Утром, на собственный страх и риск, Мишель заехал за нами в автомобиле… Был душный день. Кажется, воскресенье. А может, и нет. Но выглядело все по-воскресному. Центральная улица залита солнцем, стайки поющих детей — кругом покой и мир, и ничто не наводило на мысль о смерти.
«Убийца», — твердил Мишель в ресторанчике на улице Монторгей. Что и говорить, тип был жуткий. И все-таки Мишель преувеличивал. Жуткий вид еще ничего не значит. Так мог судить только иностранец. В чужой стране все представляется как на театральной сцене. Никто не спорит, во Франции хватает наемных убийц, доказательство тому — дело Принца или братьев Росселли, которых прикончили в собственном автомобиле… Но у убийцы совсем необязательно написано на лице, что он убийца. Это может быть романтический юноша с чарующей улыбкой, студент или футболист. Внешность ничего не значит.
Вот мы и подъехали к особняку. День, похожий на воскресенье. 18 июня. Раскидистые деревья — укрытие от палящего солнца. У входа охранник. За оградой тенистый парк. Мишель вышел первым, долго объяснялся, показывая свои документы, удостоверение «Правды», но нас все равно не впустили. С минуты на минуту ожидали врача. Только ему было дозволено войти. Мишель поставил машину напротив входа, под деревьями. Он был раздосадован: ведь он звонил, ему обещали… Раздосадован или встревожен? «Он ждет вас… еще вчера сказал мне… приведи их, как только приедут…» А тут какая-то тупость, не велено, и все. Мишель был возмущен. Не пропускали даже его. Кому, интересно, принадлежал раньше этот парк и спрятанный в глубине его дом?.. В тридцать четвертом мы приезжали сюда как-то вечером, было много народу, писатели… кажется, какое-то торжество, стол, накрытый на сто персон, присутствовало все правительство, кроме Сталина. Я сидел между генералом и политическим деятелем, чьи имена ничего мне не говорили. Потом они оба исчезли. Помню, Мальро стоял с поднятым бокалом, произносил тост… если Япония нападет на СССР… то мы… мы все… возьмемся за оружие и двинемся в Сибирь… Похоже, он верил в то, что говорил.