ступень бытия, шаг вверх с той, что была уготована мне от рождения. Или, по крайней мере, в сторону. И прежде всего это касалось физического совершенства, того особого внимания, с которым они относились к своему телу, к нарядам, ко всему, чем окружали себя и к чему приучали меня. Они были чисты, как непрожитый день, прозрачны, как иногда бывают сны. И каждый раз, каждый раз, когда я вспоминаю о своих подругах, я вновь испытываю благодарность и восхищение… вот потому-то, заговорив о них, я увлекаюсь, забываюсь и отступаю от предмета своего рассказа. Но что я говорю! Предмет все тот же, хоть лица разные! Все женщины моей жизни… не так уж длинен этот список… Впрочем, не в этом суть, не о моих похождениях речь, я только хотел сказать, что мне было тогда двадцать два, почти двадцать три года. Я отдыхал в Бретани, на морском берегу, и поджидал девушку, которая должна была вырваться ко мне на несколько дней. Она опаздывала, и я уже ловил себя на том, что заглядывался на встречных женщин: то в ресторане, то на пристани. Хорошим средством от таких соблазнов были морские купания. В ту пору я очень любил плавать, особенно в солнечную и ветреную погоду, когда поднимались высокие волны. Кожа пахнет солью, поблескивают приставшие к телу чешуйки слюды — как хорошо выйти из моря и броситься на песок, какая сладкая истома и упоительная уверенность в себе, когда мимо то и дело проходят, посматривая на тебя, как на любого из лежащих здесь, на пляже, с этакой ленивой небрежностью незнакомые женщины, и стоит чуть пошевельнуться, чтобы задержать эти легкие виденья, но ты остаешься неподвижным, безразличным, и только беззвучный смех щекочет ноздри… они же, незнакомки, скользят мимо. Впрочем, дело, повторяю, не во мне, просто я поджидал в Бретани свою девушку и убивал время, сидя в гостинице, гуляя по дюнам или пропадая на пляже. В тот день, о котором я хочу рассказать, стояла именно такая погода, какую я люблю: яркое солнце, под которым легко не то что загореть, а обуглиться, лежа на белом песке, и высокие волны, целые водяные горы с хлещущими наотмашь пенными гребнями; я нырял в их толщу или вспрыгивал на них, пока они не успели обрушиться. Боже мой, как сладостно укачивают человека объятия моря! Я никого не знал в этом курортном городишке, разве что перебросился парой слов с каким-то щеголеватым юнцом в гостинице, который однажды попросил у меня газету, да раскланивался в ресторане с дамами, обедавшими за соседним столиком. Но не обо мне, не обо мне же речь. Просто в тот день меня унесло далеко в море, и я заметил это только тогда, когда оглянулся и увидел, что головы самых отчаянных пловцов маячат где-то позади; я повернул обратно и не сразу понял, что вместо того, чтобы приближаться к берегу, только отдаляюсь от него. Заработав руками и ногами с удвоенной силой, хотя толку от этого было немного, я решил добраться до западной оконечности бухты, то есть плыть не против течения, а наискось: правда, меня отнесет еще дальше от пляжа, но зато прибьет к тамошнему, пусть скалистому, берегу. Однако я опять увлекся, а суть заключается в том, что я поджидал в Бретани свою девушку и однажды чуть не утонул, уже захлебывался, когда какой-то пловец, издали заметивший, что я выбиваюсь из сил, догнал меня, подхватил и дотянул до того самого каменистого берега. Шатаясь от изнеможения, с ободранной коленкой и болтающейся из стороны в сторону головой, я выбирался из воды, а между тем по уступам скалы, возбужденно размахивая руками, спешили вниз обитатели стоявшего на круче дома — три женщины в развевающихся платьях и один мужчина; все это время они наблюдали сверху за спасательной операцией. Должно быть, я потерял сознание. Очнулся же в постели, в комнате с опущенными жалюзи, сквозь которые пробивался свет, так что пол, потолок и все предметы в комнате были расчерчены полосами; я был раздет догола, и какая-то женщина лет сорока с веснушчатым лицом растирала меня настоем мяты; через открытую дверь из соседней, залитой солнцем комнаты доносились голоса и смех; я встретился глазами с женщиной и покраснел, а она воскликнула на диковинной смеси итальянского с английским, что я жив, потому что покраснел. «And why did he blush?»[26] — спросил с сильным французским акцентом человек, появившийся в дверном проеме и показавшийся мне не более одетым, чем я. Он был невысок, но коренаст, такие нравятся женщинам — нравятся именно тем, что их можно не принимать всерьез. «Be careful, you naughty little shrimp!»[27] — взвизгнула женщина, отбиваясь локтями; по всей вероятности, «нахальный коротышка» проделывал за ее спиной нечто явно не совместимое с медицинскими манипуляциями. Судя по его движениям, нечто весьма пикантное. Это и был мой спаситель. Тот самый малый, которому я одолжил газету. Короче говоря, женщина-англичанка, жена итальянского графа, была любовницей этого, так сказать, орудия провидения по имени Кристиан. Он жил в той же курортной гостинице, что и я, по счастливой случайности встретил здесь графиню Р., купившую на скалистом мысу, как можно дальше он вилл и пляжных кабин, среди елей и чахлых тамарисков, клочок земли и устроившую себе весьма комфортабельное гнездышко в колониальном стиле, удручающе-однообразном повсюду, от Кении до Кашмира. Разумеется, я не собирался отбивать любовницу у человека, которому был обязан жизнью, хотя ее супруг поглядывал на меня косо, да и она сама, похоже, вполне допускала мысль, что я могу проявить столь чудовищную неблагодарность. Из этого затруднительного положения меня вывел приезд… впрочем, не стану называть ее имени.
вернуться
Поосторожней, вы, нахальный коротышка! (англ.).