Нас обложили, и оба мы: и ты, и я — ведем игру и силимся переиграть охотников. Порознь тревожные признаки, будь их хоть целая сотня, не откроют глаза супругу, ни мудрому, ни слабоумному, но если кто-то позаботится собрать их воедино и если вдруг заговорят о них десятка два ртов на всех углах, они в один прекрасный день могут стать причиной, ни мало ни много, для смертного приговора. Мы это знаем — ты и я, — мы ясно видим, что идем по краю пропасти, но мы не в силах отказаться от свиданий, не в силах устоять перед взаимной тягой, и, хоть бы сотню раз клялись не поддаваться вновь греховному соблазну, как сдержать невозможную эту клятву, коль скоро наш грех состоит только в том, что мы верны природе, ты — женскому, а я — мужскому естеству?
Я видел во сне страну… Это было в другой жизни. Я видел во сне страну, открытую буйным ветрам. Это было в другом мире. Страну, в которой беда, огромная черная сила, разрослась гигантским древом, заслонившим солнечный лик. И вот однажды, темным, темнее ночи, днем переполнилась чаша гнева, собрались лесорубы, но где же найдется такая пила и где же найдутся столь мощные руки, чтобы спилить проклятое древо под корень? Тогда лесорубы взялись за работу все разом, а дело было в конце войны, пустые поля полны воронья, гниющих трупов павших в боях да лошадиных туш. Я видел страну, где против беды с мужчинами вместе вышли дети и женщины: матери, сестры, невесты…
Я видел однажды, я видел не раз… видел каждую ночь, и юным, и в зрелые годы; всегда один и тот же сон, одна и та же песнь, заветная мечта. Я уносился в ту страну, едва истома после трудового дня смежала мне глаза. Я видел однажды, я видел не раз… неведомо сколько ночей… когда смежаются глаза и песнь звучит в душе… сначала радость сокрушенья, и ярость урагана, зло рухнуло, повсюду разбросаны сучья, листва, стекает смола, и сам могучий ствол, питавшийся покорством и терпеньем, лежит поверженный; пришлось всем миром жечь костры, сметать опилки, привыкать после лесных потемок к свету и отражать набеги потревоженных зверей, бороться с мором, голодом, пожаром да изгонять разбойников, приплывших из-за моря…
Я видел страну, где люди огрубевшими руками подняли жизнь, как раненую лань, где студеные ветры едва не сгубили молодую весну, но нищие укутывали нежные ростки последним рубищем; страну, что родила на свет увечное дитя и нарекла его Грядущим. Страну, где затянулись раны, а прежняя жизнь стала сказкой, которой пугают детей, страну, сиявшую, как солнце, омытое дождями, страну, задумавшую заново построить дом из щепок и обрубков и вырастить в людях достоинство, посеяв семена высоких слов, задумавшую набело переписать историю веков…
Величайшим богатством здесь слыла нищета, а чужестранцев в золоте и серебре считали нищими! Я видел этот антиапокалипсис, смотрел, на многое не глядя, лишь бы вкусить азарт великой стройки: все голыми руками, обыкновенный гвоздь — и тот сокровище! — и так белели грубой пеной стружки, и так была мягка, упруга грязь, и песня непослушных губ была сильнее воя ветра.
Я видел ту страну, я грезил, я мечтал о ней всю жизнь, о той стране, прекрасной и манящей, как горечь сладкая любовной страсти.