— А вот, послушайте, — оживился Вениамин Борисович:
Понимали ли мы тогда, что это антисоветчина?! А сегодня понимаем. Или песня „Москва — Одесса“. Она тоже насквозь анти… Ну, что значит антисоветская? Это же условно. Советское — значит родное. Есть страна-чудо, а есть государство… Но тут каждый понимает по-своему…»
Что уж такого антисоветского нашел в этих вполне безобидных строчках всегда крайне осторожный в своих высказываниях Смехов? Бег на месте — намек на застойные явления в обществе тех лет, что ли? Какая ж тут антисоветчина? Это даже не сатира, а всего лишь легкая незлобливая ирония, плавно переходящая в вывод социального толка: конкуренции, то есть развития, в таком обществе быть не может:
Но, видимо, Вениамину Борисовичу хочется верить-думать, что такое высказывание антисоветское…
Хотя в кармане у Высоцкого особых кукишей действительно никогда не было. Скорее, он дразнился вовсе не с властью, а влегкую подшучивал над проявлениями косности, тупизма в государственно-партийной системе, в обществе. Высоцкий не очернял и не высмеивал советскую действительность. Действительность он изображал-показывал. Да, с иронией, но незло. В этом и состоял его истинный патриотизм.
Поэтому-то чиновники, партработники среднего, да любого звена остерегались и, чего греха таить, побаивались иметь дело с таким ярким человеком. Потому запреты на выступления не раз случались.
Сам поэт в 1973 году в письме секретарю ЦК КПСС П. Н. Демичеву так высказался на эту тему:
«Мне претит роль „мученика“, этакого „гонимого поэта“, которую мне навязывают… Я хочу поставить свой талант на службу пропаганде идей нашего общества, имея такую популярность… Я хочу только одного — быть поэтом и артистом для народа, который я люблю, для людей, чью боль и радость я, кажется, в состоянии выразить, в согласии с идеями, которые организуют наше общество».
При всех своих советско-либеральных взглядах в творчестве, в стихах, песнях Высоцкий не позволял себе переступать черту нормального отношения к обществу, в котором живет.
Как же так? — спросит очередной сомневающийся читатель. — А кажущиеся полудиссидентскими остросюжетные песни с подтекстами? Ответить можно так: многие песни Высоцкого написаны им к фильмам и имели совершенно конкретную направленность. В какие-то ленты они не вошли (по разным причинам). А смысл остался понятен только тем, кто об этом знал. К примеру, для картины «Сказ про то, как царь Петр арапа женил» Высоцкий подготовил две песни — «Разбойничью» («Сколь веревочка не вейся…») и «Купола». К фильму «Бегство мистера Мак-Кинли» Владимир Семенович написал девять баллад.
«А в результате я пошел смотреть — там с гулькин нос осталось всего этого. В общем, довольно печальное зрелище, — огорчался Высоцкий. — Понимаете? И всегда досада берет. А получилась простая очень вещь. Кроме того, что там были какие-то люди не согласны с текстами или согласны — это уже бог им судья, это, знаете, кто как. Но там произошло еще другое: я писал песни трагические, отчаянные, очень-очень нервные, а… а кино получилось повествовательное, раздумчивое, довольно медлительное. Поэтому они не вошли. Кино-то не выбросишь. А песни можно. Вот они их и убрали. Такая же история была и в „Робин Гуде“. Сказали, что баллады утяжеляют. И это случается довольно часто…»
Интересную мысль высказал российский философ Борис Межуев:
«У него (у Высоцкого. — Б.К.), совершенно отсутствует то, что пронизывает песни Окуджавы, Галича, фильмы Рязанова, Козакова, романы Аксенова, спектакли Любимова, созданные из намеков, птичьего языка интеллигенции, понятного только узкому кругу посвященных. По крайней мере, это отсутствует в зрелом творчестве Высоцкого, и именно это смогло сделать его народным поэтом. Да, у раннего Высоцкого, например, в песне о Фишере, были моменты хитрого зубоскальства. Но чем дальше он развивался, тем больше это уходило».