– Вероятно, в Эдеме, – с насмешкой ответил один из журналистов, все это время яростно щелкавший спусковым крючком фотокамеры с длинным объективом, напоминавшей снайперскую винтовку. – Ведь так говорится в том авторитетном источнике, на который вы ссылаетесь.
– Но ведь в библии не сказано, что Бог, поселивший человека в райском саду, создал его на Земле, – с улыбкой заметил ученый. – Это могло произойти в любом другом месте необъятной Вселенной. И, кстати, так оно и было…
Артур Цикаридзе хотел продолжать, но его опередила сидевшая в первом ряду хрупкая светловолосая девушка, с немым обожанием смотревшая на него.
– Но ведь Земля не может рожать, – робко сказала она, от волнения проглатывая окончания слов.
– Почему же? – вежливо спросил Артур Цикаридзе.
– Она не живая, – пролепетала девушка, покраснев от смущения.
– Мне вспоминается один из романов великого русского писателя Льва Толстого, «Воскресение», который я прочитал по совету своей жены, тоже родившейся в России, – немного помолчав, словно обдумывая неожиданный аргумент, сказал ученый. – В этом романе говорится, что если бы бактерия исследовала человеческий ноготь, то, несомненно, признала бы самого человека неживым существом. Потому что ноготь – это органическое вещество, не обладающее разумом. Вот так же и люди, живущие на Земле, отказывают ей в разуме. За земной корой они не могут рассмотреть ее вены, артерии, сердце – и душу. А ведь Земля – живая. И все, что есть на ней, тоже. Океаны, реки, деревья, поля, горы – все они обладают разумом, который, быть может, даже превосходит наш с вами.
– И часто вы разговариваете с деревьями, профессор? – раздался чей-то насмешливый голос. – Или только когда выпьете бутылочку риохи?
Артур Цикаридзе хотел ответить, но его опередили.
– Multa sunt in moribus dissentanea multa, sine ratione, – произнес невысокий и очень изящный, словно в прошлом он был балетным танцором, мужчина, сидевший почти у самого выхода из аудитории на краю скамьи. Он говорил, не повышая голоса, но почему-то его услышали даже на самых последних рядах, как будто в аудитории появилось эхо, гулко отразившее его слова от потолка и стен. На какое-то мгновение смолкли самые отъявленные крикуны. Все растерянно озирались, пытаясь увидеть того, кто сказал эту непонятную фразу, прозвучавшую как угроза или предостережение.
– Эй, друг, переведи! – крикнул кто-то из задних рядов. – Мы не разобрали твою тарабарщину.
– Нет ничего превыше истины, и она восторжествует, – повторил мужчина уже на понятном всем испанском языке. И, сделав выразительный жест рукой, мрачно добавил: – Дикари! Favete linguis.
На этот раз и без перевода все поняли, что незнакомец, который явно не был ни студентом, ни преподавателем, ни журналистом, советует им попридержать языки. Гул возмущения накрыл гордящуюся своим свободомыслием аудиторию. Многие студенты вскочили с мест и начали топать ногами, выкрикивая всевозможные ругательства на доброй дюжине языков. Даже представитель демократической «El Pais» присоединился к ним, посчитав себя оскорбленным. Артуру Цикаридзе очень нескоро и с большим трудом удалось вернуть относительную тишину.
Когда после этого он взглянул на то место, где сидел возмутитель спокойствия, то уже никого не увидел. Даже те, кто сидел с ним рядом, не заметили, когда и куда он исчез, словно мужчина в суматохе чудесным образом растворился в воздухе. А еще через мгновение никто уже не помнил о его существовании, как будто таинственный незнакомец и не существовал.
Даже сам Артур Цикаридзе тут же забыл о нем, как и об этом инциденте. Встряхнув головой, словно отгоняя назойливую мысль, которую он не мог облечь в слова, ученый продолжил лекцию.
– Итак, как я вам уже говорил, человек на Земле гость, а не хозяин…
Глава 1
Мартин Крюгер, глава юридической компании «Мартин Крюгер, Эргюс Бэйтс и Анжело Месси», находился в своем офисе, занимавшем целый этаж в одном из самых высоких и старинных зданий Нью-Йорка. У него был огромный кабинет, в окна которого можно было видеть весь Манхеттен. Был обеденный час, и он, покинув свой рабочий стол, сидел, утопая в массивном мягком кресле, за низеньким столиком, стоявшем у окна, и с брезгливостью смотрел на кровоточащий ломоть мяса, лежавший перед ним на золотой тарелке. Еще не так давно это было его любимое блюдо. Но теперь одна только мысль, что от мяса надо отрезать кусочек, положить его в рот и прожевать, вызывала у него легкий приступ тошноты.