Через пятнадцать минут после выключения света, когда миссис Хэнкок и Кашкари вновь перескочили в комнату Фэрфакс, Тит выложил на стол Горнило.
– Дневник моей матери, содержащий записи всех ее видений, не показал ничего, связанного с Уэстом или Лиходеем. Но я могу отвести вас к Оракулу Тихих вод.
Сад Оракула отличался от того, что Тит видел в прошлый раз. Тогда – на пике весны – здесь тоже стояла ночь, но пахло распускающимися цветами, а тишину оживлял писк влюбленных насекомых. Сейчас фонари высвечивали голые ветви и шуршащие под ногами опавшие листья.
– Вы можете задать лишь один вопрос, который поможет кому-то другому, – сообщил Тит спутникам.
– Каждый из нас? – уточнил Кашкари.
– Нет. Она отвечает на один вопрос в неделю, если он хорош. И вы можете получить ответ лишь раз в жизни. Хотя иногда она говорит чуть больше, если вы ей нравитесь.
– Я бы хотела спросить. – Миссис Хэнкок поднялась по ступенькам, заглянула в бассейн и повернулась к остальным: – Не могу найти вопрос, отвечающий требованиям Оракула. Каждую ночь я думаю о мертвых, обо всех мертвых: своей сестре, Икаре и остальных, кого Лиходей убивал и мучил на протяжении жизни. Все эти годы меня вела потребность в правосудии. Вряд ли я могу честно сказать, что пытаюсь помочь кому-то из живых.
Прежде чем кто-то из присутствующих успел ответить, Оракул мягко рассмеялась серебристым голоском:
– Добро пожаловать, Гайа Архимедес, также известная как миссис Хэнкок. Я еще не встречала подобной честности. По крайней мере, ты понимаешь, что тобой руководит мщение за умерших.
– Спасибо, Оракул. Но это не поможет мне с вопросом, не так ли?
– Что ты жаждешь понять?
– Я хочу знать, прав ли был Икар. Действительно ли Лиходей вошел в дом миссис Долиш. И как я могу воспользоваться возможностью что-то изменить. Большую часть своей взрослой жизни я посвятила этим усилиям и не хочу провалиться сама или подвести мертвых, которые на меня рассчитывают.
– Я уверена, что как минимум одна живая душа от этого выиграет, – ласково сказала Оракул.
– Думаю, от этого выиграет весь магический мир. Но я не в состоянии назвать кого-то одного.
– Как насчет Уэста? – спросила Фэрфакс. – Если мы выясним, кто стоит за его похищением, это может ему помочь.
Лицо миссис Хэнкок скривилось от смертельной нерешительности. Тит понял ее нежелание – если у нее лишь один вопрос, то Уэст выглядит слишком незначительной фигурой, чтобы занимать центральное место.
– Есть другая возможность, – вмешался Тит. – Спросите Оракула, как вы можете помочь тому, кто больше всех нуждается в вашей помощи.
Именно так поступила Фэрфакс прошлой весной. Он думал, что она спрашивает о своем опекуне, и лишь позже узнал, как звучал вопрос.
«Помоги мне помочь тому, кто нуждается в этом больше всего».
И полученный ответ спас Тита.
Миссис Хэнкок поколебалась еще минуту. И наконец, стиснув зубы, произнесла:
– Должно быть, есть кто-то, кому я способна помочь, даже если не могу назвать его или ее. Скажи, как.
Воды бассейна превратились в яркое зеркало. Когда Оракул заговорила, твердые звучные слова будто исходили из самой земли под ногами:
– Если желаешь спасти запасных, уничтожь то, что осталось от Лиходея.
Миссис Хэнкок оглянулась, всем своим видом выражая непонимание.
– Поблагодарите ее, – одними губами показал Тит.
Она сделала это подавленным тоном.
Вода заколебалась, пошла паром, а затем вновь превратилась в милый пруд. Оракул устало сказала:
– Прощай, Гайа Архимедес. И да, ты видела ее прежде.
* * *
– Что имела в виду Оракул, говоря: «Ты видела ее прежде»? – спросила Иоланта, когда они вернулись в комнату.
– Думаю, эту книгу, – ответила миссис Хэнкок. – Но, конечно, я видела ее много раз. Принц годами хранил ее в своей комнате, а мне периодически требовалось устраивать там проверки и в порядке выполнения обязанностей у миссис Долиш, и в качестве соглядатая Атлантиды.
– Что осталось от Лиходея, – пробормотал Кашкари. – Что осталось от Лиходея. Чего ему недостает?
– Души. – Миссис Хэнкок не спрашивала, а утверждала. – Говорят, у того, кто занимается жертвенной магией, не остается души.
– Похоже, Лиходей не слишком-то печется о своей душе, – заметила Иоланта.
– Возможно, и печется. Может, он начал беспокоиться о душе, когда стало уже слишком поздно, – отозвался Тит. – И твердо настроен на продление своей жизни любыми доступными средствами, чтобы не выяснять, что происходит после смерти с человеком, лишенным души.