— Какой от них прок? Одного приданого сколько надо!
— А у меня много друзей, всем пригодятся жены, — с серьезным видом заметил Хельд.
Шутку оценили.
Но для Аир пир закончился слишком быстро, куда быстрее, чем для ее односельчан. Хельд потянул жену за рукав и негромко сказал:
— Пойдем.
Она встала и безропотно последовала за ним, хотя было, конечно, боязно. Это тоже было в традициях — жених и невеста удалялись раньше, и оставшиеся за столом гости и домочадцы пили за супругов и их будущего ребенка. Ироя как-то рассказывала дочери — она была родом с севера, из дальней деревни, — что у них первую ночь супруги проводили в лесу, традицию соблюдали строго, но здесь это было опасно, и новобрачным отводили клеть. Но Хельд направился не к клети.
— Мы уезжаем, — сказал он ей.
— Уже? — огорчилась она.
— Уже. Я сказал и твоей матери, и твоему отцу. Возьмем сумки и поедем.
К дому, задыхаясь, бежала мать Аир, которая бросила пиршественный стол, как только заметила, что ее дочку уводят. Она обняла новобрачную и заплакала, но настоящей грусти не было. Аир понимала, что маме грустно расставаться, может быть, надолго, может быть, даже навсегда, но сама не думала о грустном. Ей хотелось посмотреть мир. Завернув за занавеску, девушка торопливо переоделась в простую рубашку и штаны, натянула сапожки, прихватила куртку, свернула свадебный наряд и вытащила во двор торбу со своим приданым. Хельд уже погрузил припасы, полученные от новых родственников, и затягивал ремни на сумках. Жене он подвел самого смирного из коньков, понимая, что она еще никогда прежде не сидела в седле. Забрал торбу с приданым, вскинул на плечо и подмигнул:
— Доверишь?
— Это не все. Еще два плаща. И лук.
— Да, твой отец мне его уже отдал. Прекрасный лук. А плащи где?
— Вот.
Он поднял их, аккуратно свернутые, с травы и взвесил в руке.
— Меховые! — протянул одобрительно. — Очень хорошо. Гердер, возьми.
Гердер нагнулся с седла и принял ношу. Это был черноволосый, смуглый, очень мрачный жилистый мужчина с обветренным лицом, неразговорчивый и всегда невозмутимый. Сложно было сказать, сколько ему лет — может, тридцать, может, все пятьдесят. Достаточно было посмотреть, как он двигается, чтоб понять — это опытный рейнджер, не первый и не десятый раз ходит в Пустоши, он их знает и легко даст отпор любой нечисти. Аир покосилась на его плечи, не рельефные и вроде бы щуплые, но, как казалось, столь же незыблемые, что и камни, вековые скалы, и, смущенная, отвернулась.
Хельд посадил жену в седло, последний раз махнул рукой и повел коня — сперва шагом, потом легкой рысью, чтоб девушка освоилась. Она довольно крепко сжимала коленками бока лошади и не оглядывалась. Говорят, это плохая примета — оглядываться.
Они ехали до позднего вечера, Аир устала, у нее заболели ноги, которые она напрягала, но как только остановились, как только, сползя вниз, она ощутила под сапогами твердую землю, у девушки словно открылось второе дыхание. Какова в нем была доля облегчения, что удалось наконец избавиться от этого вредного животного с трясучей рысью, — одни лишь боги знали. Хельд, Гердер и третий, которого звали Ридо, быстро разнуздывали лошадей, снимали поклажу, разбивали лагерь. Хельд подошел к Аир и протянул ей котелок.
— Сможешь? — спросил он, улыбаясь. — Или животина тебя угоняла вусмерть?
— Конечно, смогу! — почти обиделась она.
Вода в озере была кристальная, нетрудно при желании разглядеть каждый камешек в глубине, она пахла чистотой и еще чем-то сладким, но не приторно, а слегка, что очень кстати в жажду. Солнце уже коснулось вершин деревьев на западе, и они вонзились в него, как копья, но оно продолжало опускаться, нисколько не боясь угрозы. Что божеству какие-то древесные копья? Закатный ярко-бронзовый расплав заливал небо и отражался в воде, а лес потемнел, в чаще, казалось, даже воздух сгустился. Там бывало настолько темно, что можно было передвигаться, лишь полагаясь на чутье — чутье ног и всего тела. Здесь же, на прозоре, никогда не случалось полной темноты, и потому на берегу даже в безветрие, казалось, дышится легче. Аир так и замерла, втягивая в легкие ароматы леса и воды, словно никогда таким чистым воздухом не дышала, и любовалась, как полосы света в небе постепенно наливаются алым и становятся такими же пронзительными, как солнце.
— Красиво, верно?
Она не услышала, как подошел Хельд, и испуганно обернулась, решив, что он пришел ее подгонять. Но он, прищурясь, тоже смотрел на запад.
— Красиво, — согласилась она.
— Я очень люблю все это. Наверное, потому и стал рейнджером. Родился-то я на севере. Далеко отсюда. На берегу моря. Сколько пота с меня сошло, прежде чем приучился к местному лету.
— А что?
— Жарко очень. У меня на родине, на севере, такой жары не бывает. Там вообще жары не бывает. Мы летом все больше в куртках ходим.
Аир изумленно смотрела ему в глаза.
— Да, — продолжил он. — А вот к климату Южных Пустошей я так и не привык. Там же вообще зимы не случается. Снег не идет.
— У нас снег мало идет, почти не лежит, — сказала девушка и устыдилась. Он-то это, конечно, знает.
Хельд не разозлился, только кивнул.
— Так что, может, ужин? — осторожно напомнил он.
— Да, извини.
Она черпнула воды и заспешила к костру, который развел Гердер. Хельд, сидя с ней рядом и наблюдая, как она распоряжается припасами, рассказывал ей, что Гердер способен развести огонь где угодно, из любых дров и при любой погоде, а друг Хельда только порыкивал и отмахивался. Припасов было в изобилии, но, намекнув на набитые желудки, муж велел Аир приготовить совсем немного каши, в основном на тех двух их товарищей, которые вот-вот должны подойти.
— Уже должны были, — сказал Ридо. Голос у него был хриплый, басовитый, но сам он выглядел сущим мальчишкой. Если, конечно, не приглядываться к лицу. Росту в нем было немного, он казался бы приземистым, если б не стройность, даже некоторая субтильность. Только плечи были широки, шире, чем могут быть у подростка, и, коснувшись случайно его руки — рейнджер передал ей кошелек с солью, — Аир ощутила, что мышцы у него просто каменные. Она уже разок-другой прижималась к мужу, например, когда он помогал ей слезать с седла, и тоже почувствовала под рубашкой плотную, несокрушимую броню жил и мышц, хотя внешне грудь была как грудь, у ее отца куда бугристее. «Они такие жилистые, что об них любое зверье зубы сломает», — подумала Аир.
— Задержались где-нибудь. — Хельд пожал плечами. — Мало ли. Места эти они знают, не собьются.
— Я не к тому. Может, с ними что случилось?
— Что ты как баба?.. Э-э, извини Аир… Вот не приедут завтра, тогда будем волноваться.
— Да я не волнуюсь.
— И правильно, — донеслось из сгустившейся наполовину темноты, и из леса появились двое мужчин верхами, ведя еще двух лошадей в поводу. Как только можно было не различить лошадиную поступь издалека? Аир поразилась. Должно быть, кони обученные. — Вот они мы.
Тот же вопрос, что и ее, заинтересовал всех присутствующих, трое встали как по команде и направились к новоприбывшим.
— Да. — Тот, что начал говорить с самого начала, ответил на прямо заданный вопрос. — Обученные. Причем прекрасно. Я бы на всех купил, но денег не хватило… Эй, Хельд, куда запасную дел? Съели, что ли?
— Съели, не съели — мое дело, — проворчал Хельд. — На мои деньги куплена была. А что обученных привели — молодцы. Аир, это Фроун и Тагель. Настоящие их имена многоэтажны, так что ты зови их именно так. Они уже привыкли.
Тот, которого Хельд представил Фроуном, был явным северянином — высокий, белокурый, сложенный прекрасно и довольно мускулистый, в отличие от других присутствующих. Он был похож на статуэтку бога войны, которую Аир как-то видела у приходившего в их деревню бродячего жреца. Бог был не местный, кажется, именно северный, и работа была северная, но девушке изображенный мужчина понравился. Он был воином, видно с первого взгляда, а это кружит голову любой девчонке. Фроун тоже, конечно, не чуждался воинского дела. Но вместе с тем повадки у него оказались, как у добродушного медведя — мощный, разозлишь, так шутя задавит, но разозлить его непросто.