Капитан взял леечку с водой и присел рядом с гибискусом. Его цветки таращились на рубку большими глазами, все время удивляясь чему-то. Неман начал поливать растение, поглаживая его. Журчание воды успокаивало. Струя падала на сухую почву, собираясь в капли во время короткой схватки с землей, и уходила вниз, к корням.
— Ну что, приятель, как тебе наши пассажиры?
Растение молчало, но колебало ветвями, стараясь описать свои эмоции с помощью жестикуляции.
— Мы летим домой, — тихо продолжил Неман. — Увидим место, откуда и я, и ты родом. Ты сможешь познакомиться с другими растениями, а я наконец-то смогу избавиться от этих навязчивых снов о Земле и, быть может, найду на ней что-то такое, что поможет мне жить дальше, но чуть легче.
Гибискус одобрительно закивал своей верхушкой, наклоняясь к человеку, который вылил остатки воды в горшочек.
Внезапно Неман услышал характерный звук шагов — кто-то хромал по коридору. Человек обернулся к выходу. В дверях стояла заспанная Таркелья. Одета девушка была в пижаму, которая никак не гармонировала с царящей вокруг атмосферой космического странствия, пропитанной железом, темнотой и отсутствием жалости к путешественникам.
— Не спится? — как можно вежливей спросил Неман.
— Нет.
Девушка, прихрамывая, подошла ближе и опустилась на колени перед растением с противоположной стороны горшка.
— Была на кухне. Услышала, что ты тут говоришь с ним. Извини, что помешала.
— В общем-то ничего страшного, — слегка улыбнулся Неман.
Таркелья провела руками по листьям гибискуса, шелестя ими.
— В тот раз я так и не спросила, как ты его достал.
— Выкупил. В какой-то колонии на подобии Пристанища, уже и не помню в какой. У местного сутенера он стоял в кабинете. Увидев гибискус, я сразу же захотел взять его себе. Он напоминает мне о доме. А это очень важно.
— Напоминает о Марсе?
— Нет, — несколько резко ответил Неман, но тут же сменил тон. — Извини. Почему-то все думают, что если я рос на Марсе, то я оттуда родом. Но я землянин.
— Я знаю, кто ты. Но почему ты так упорно называешь своим домом то место, где ты практически не жил?
— Ненавижу Марс. Он отнял у меня родителей. Он не предназначен для жизни людей.
— Как и спутники, например.
— Как и они. А теперь спроси у Игоря, хочет ли он вернуться на свой спутник? Ведь, как я правильно понял по цвету его кожи, он не планетарный житель.
— Ты прав, — продолжая поглаживать гибискус согласилась девушка.
Разноцветный свет из иллюминатора играл на ее щеках и висках, окрашивал волосы, добавляя к голубому цвету множество других цветов.
— И все-таки это прекрасно, — продолжила она. — Ты столько летаешь с ним. А он все еще живет вдали от дома в своем горшке. Зеленый и живой.
— Я просто хорошо ухаживаю за ним.
Неман поднялся, взяв леечку, и поставил ее на место.
— А у тебя есть вещи, которые напоминают о доме?
Девушка несколько секунд молчала, смотря на гибискус.
— Нет. Ничего.
— Почему?
Тишину, которая возникла в рубке, нарушал только далекий звук из силового отсека. И дыхание двух людей. Неман обернулся, чтобы взглянуть на Таркелью, и увидел, что она поднимается на ноги.
— Мне не хочется говорить с тобой об этом. Да и ни с кем не хочется об этом говорить. Извини. Спокойной ночи.
Таркелья виновато улыбнулась и направилась к выходу из рубки.
— Да ничего. Спокойной ночи.
Он остался один, если не считать гибискуса. Корабль летел в подпространстве и не нуждался в чьей-либо помощи. Корабельные часы показывали уже за три ночи по земному времени.
Войдя к себе в каюту, Неман выключил экран, чтобы не видеть разноцветный туннель за бортом, и лег. Музыка все еще играла. Теперь уже другая мелодия волновала пространство комнаты.
Лететь оставалось долго — часов пять. Надо было поспать хотя бы чуть-чуть, ведь затем предстоял перелет к Земле. Можно было бы оставить наставления Васко, но Неман хотел увидеть путь до дома воочию. Он закрыл глаза и попросил убавить громкость музыки. Теперь она почти неслышно играла на фоне, как дальний морской прибой в ночи далекой планеты. Ви-Церг сначала не ощущал ничего нового. Затем его тело стало неметь, а мысли путаться между собой, им овладела пьянящая слабость. Образы перед закрытыми глазами гасли и тухли все чаще, все быстрее сменяясь в хороводе, как кадры галофильма.