– Уж как буду, как буду, батюшка, все тело от грязи свербит.
Ответ был настолько неромантичный, да и произнесла это молодая женщина так безыскусно просто, что особый интерес к ее не обозначенным под одеждой прелестям у меня временно пропал.
– Гривовы спрашивают, вам жарко топить? – скороговоркой спросила Ульянка, влетая в избу.
– Жарко не нужно! – откликнулся я за всех, реально представляя, что такое жарко натопленная маленькая крестьянская банька. Да и не время нам было тешить плоть долгими водными процедурами.
Наталья Георгиевна, судя по выражению лица, была противоположного мнения, но не возразила, просто нейтрально и отстранено взглянула на меня зелеными глазами.
Девочка кивнула, выскочила вон, через минуту вернулась и принялась собирать нам банные принадлежности. Вопрос, пойдем ли мы мыться вместе или по раздельности, как-то не стоял. Не знаю, как велось у бояр, но крестьяне мылись все скопом, без полового разделения.
Вообще, совместные «помывки» в последние времена мне удавались. Стоило вспомнить об этом, и тут же нахлынули ностальгические воспоминания. Въяве представилась Аля, которая, очень может быть, так же, как я мыкается сейчас по беспредельной Руси, Алена в Москве.
– ...Ты где был, батюшка? – пробился в сознание голос Морозовой.
– Простите, не расслышал?
– Я спрашиваю, где был-то? Так задумался, что ничего не слышишь.
– Вспомнил старое, – неопределенно ответил я.
– Поди, зазнобу? – со скрытой насмешкой поинтересовалась Наталья Георгиевна. – Небось, пока сан не принял, многих девок жалел?
Мне ее странный тон не понравился, и я кратко подтвердил:
– Зазнобу.
– Поди люба, зазноба-то, была, – продолжала любопытствовать Морозова.
Я посмотрел на молодую женщину. Она продолжала играть с дочерью, на меня не глядела, но было понятно, то, что в ее присутствии я вспоминаю другую, ее задевает. Нравлюсь ли я ей, и почему она так ревностно выполнила волю покойного мужа – рискнула бежать со мной в неизвестность, я не знал и не понимал. Однако, то, что она ревнует, было заметно, как говорится, невооруженным глазом.
Наталья Георгиевна смотрела на меня ждущими, требовательными глазами. Врать мне не хотелось, как и говорить ей о своих чувствах к другой женщине. Такое всегда если не бестактно, то глупо, потому я только неопределенно пожал плечами и задал вымученный вопрос:
– Вы сыты?
Морозова, не сразу поняла, что я спросил, рассеяно кивнула:
– Не хлебом единым жив человек.
Библейская фраза в таком контексте выглядела немного двусмысленно, но я сделал вид, что не обратил на скрытый намек внимания. В это время около избы послышался шум и чьи-то громкие голоса. Я отогнул полупрозрачную кожу, закрывавшую крохотное окошечко, и выглянул в щель. Невиданные, если верить Ульяне, здесь казаки спешивались со своих низкорослых лошадок прямо перед нашими окном. На виду их было четверо, но по тому, как они перекликались с товарищами, их было гораздо больше. Вот уж действительно – картина Репина «Не ждали»!
Я совершенно растерялся. Спрятаться в избе, в которой не было даже нормальной печи, а только лавки вдоль стен и очаг посередине комнаты, было негде. Бежать, соответственно, некуда. Оставалось принять бой. Хотя в лучшем случае, мне удастся заколоть только первого, кто войдет в комнату, а потом нас просто отсюда выкурят или того проще – спалят заживо.
– Казаки! Прячьтесь под лавки! – крикнул я Морозовой и бросился за своим ятаганом, который вчера оставил у входа.
Между тем голоса во дворе стали слышны отчетливей, и я разобрал, о чем идет речь. Казаки прочесывали деревню в поисках чужака. В ином я не сомневался, как и в том, кого они ищут.
– Садитесь по лавкам, – торопливо сказал я Наталье Георгиевне, которая стояла у стены, ничего не предпринимая. – Скажете, что вы местные.
В избе было полутемно. Маленькие оконца, затянутые кожей, почти не пропускали свет, и разглядеть здесь что-нибудь после яркого дня будет невозможно. Может быть, и обойдется...
В этот момент дверь широко распахнулась, я отвел руку с эфесом ятагана к плечу, готовясь заколоть первого же нападающего, но в помещение влетела одна Ульяна.
– Гривовы баню подтопили, можно мыться! – с порога закричала она.
– Какая баня! – прошептал я. – Там казаки!
– Да, Бог с ними, – легкомысленно, в полный голос ответила девчонка. – Они вас не увидят.
– Как это не увидят, они же у тебя во дворе!
– Так я им глаза отвела! – с удовольствием похвасталась отроковица. – Они сейчас как слепые котята!
– Ты это серьезно? – только и успел задать я риторический вопрос, как в избу ввалились двое казаков с шашками наголо.
Я попятился от двери, не зная, что делать. Один из вошедших подошел к оконцу и бесцеремонно сорвал с него кожу. Сразу сделалось светло.
– Поп высокий, без клобука, в рваном стихире?.. – продолжил он начатую, видимо, еще снаружи фразу.
– Никого здесь не было, дяденька, – ответила Ульяна. – У нас и церкви своей нет, откуда батюшке взяться!
Казаки мельком осмотрели пустую избу и, заглянув под лавки, вышли наружу. Нас они как будто не видели.
– Я вам чистое исподнее батюшки и матушки дам, а деткам и так хорошо.
Ульяна достала из неказистого сундучка домотканое холщовое белье и передала его Наталье Георгиевне.
– Веники и щелок я уже в баню отнесла, – сообщила она. – Можете идти мыться.
– Там же казаки! – возразил я, выглядывая в оконца.
Человек двадцать конных казаков шныряли по деревне, проверяя все избы. Теперь они отошли к центру, но были достаточно близко, чтобы нас увидеть.
– Они ничего, они не заметят, – обнадежила нас отроковица. – Идите спокойно.
Мы так и сделали, вышли из избы и задами отправились вслед за Ульянкой в соседнее подворье. Земля еще не просохла, травка только начала пробиваться на прогретых кочках, и деревня выглядела голой и неприютной. С соседского огорода казаков видно не было, только что изредка долетали до нас женские крики. Вероятно, станичники совмещали приятное с полезным – искали меня и заодно помаленьку грабили местное население.