Мой лошадиный барышник, крестьянин по положению, занимался не хлебопашеством, а делами купеческими и посредническими, что, судя по его большой избе, приносило неплохой доход. Жеребец, которого я у него купил, был внешне неказист, низкоросл, лохмат, но, насколько я научился понимать в лошадях, резв и вынослив. Звали его сообразно рыжей масти Гнедком. Окончательно рассчитавшись с крестьянином, я его оседлал и тотчас отправился на север в Первопрестольную столицу.
Непросыхающие после распутицы дороги были так плохи, что мой Буцефал вяз в грязи по самые бабки. Продвигались мы не то, что галопом или хотя бы рысью, а тихим шагом, медленно преодолевая длинные, однообразные версты. Ко времени, когда начало темнеть, мне, по подсчетам, удалось проехать всего-то километров пятнадцать. Однако измучились мы с лошадью так, что я принужден был искать ночевку. Остановился я на окраине большого села, попросившись переночевать в новую избу.
Впрочем, свежесрубленными были тут многие избы – село еще отстраивалось после недавнего пожара, спалившего его почти дотла. Устроив в сарае лошадь, хозяин, крепкий молодой мужик, проводил меня в горницу, где находилось еще трое постояльцев. Я вошел в помещение, перекрестился на образа и поздоровался с сидящими за столом людьми. Мне нестройно ответили и пригласили к столу. Гости пили брагу и были навеселе. Я поблагодарил за приглашение и вежливо присел с краю. Судя по платью, остальные постояльцы были людьми простого, «подлого сословия», то есть моего теперешнего круга. Мне, не спрашивая, налили в берестяную кружку немного браги и подали деревянную ложку.
Все, черпая по очереди, ели из одной глиняной миски щи. Я, опасаясь напугать новых знакомцев своим «странным» выговором, только кратко поблагодарил за гостеприимство и присоединился к трапезе. Хозяин в застолье не участвовал, отстраненно сидел на голой лавке у окна.
Разговор постояльцы вели неспешный, и касался он состояния дорог и безопасности проезда. Один из гостей начал рассказывать, как недавно государевы стрельцы под водительством воеводы Ивана Басманова с трудом справились с казачьей бандой Хлопка Косолапа, чуть не захватившей саму Москву. Услышав знакомое имя, я начал прислушиваться к разговору, и это не прошло незамеченным.
– А ты, православный, из чьих будешь? – неожиданно, прервав рассказчика, спросил меня мужик средних лет, могучего телосложения.
При свете лампадок и лучины разглядеть его лицо было мудрено, тем более, что сидел он ближе меня к образам и свет находился у него за спиной.
– Из-под Углича еду в Москву по своим делам, – кратко ответил я, старательно подражая их архаичному выговору.
– Про Хлопка слышал? – задал новый вопрос мужик.
– Не доводилось, – ответил я.
– Слышно, его черкасы, коих не добили, по округе рыщут, ты не из их числа?
– Нет, я не черкас, я русский.
– Наших у них, слыхать, тоже много. Почто саблю в мешке прячешь? – продолжил он допрос, демонстрируя свою наблюдательность.
– Ножен нет, не голой же ее везти. А вы, из каких будете?
– Гости мы, по торговой части, – ответил здоровяк, – тоже в Москву добираемся, за иноземным товаром.
Назвав себя «гостем», собеседник сильно прихвастнул, «гостями» в это время на Московии почитали самых первых купцов.
– Коробейники, что ли? – уточнил я. Такое снижение своего социального статуса «гость» не прокомментировал, напротив, приложил меня:
– А ты, видать, совсем темен. Из деревни, поди, едешь. В Москву-то впервой?
– Впервой.
– Я и слышу, совсем не по-городскому говоришь.
Удовлетворив любопытство, гости потеряли ко мне интерес и вновь заговорили о разнородных бандах, грабящих по дорогам. Отношение к бандитам у «гостей» было двойственное, с одной стороны, они их ненавидели, как общих притеснителей и душегубов, с другой, восхищались смелостью, ловкостью и удачливостью, что вполне в духе русского человека в любые времена.
– Вечер сказывали, – вмешался в общий разговор доселе молчавший сотрапезник, – казаки по всей округе рыщут, своего обидчика разыскивают. Награду обещали тому, кто укажет.
– Верь им больше, – весомо сказал любознательный мужик, – воровской они народ, поблызжут, да обманут.
– Это так, – в два голоса согласились собеседники, – зело лукавы черкасы, не то, что русский человек.
– Это точно, все они лукавы: и крымцы, и ногайцы, и казаки, только русский человек прост и добросердечен!
– Не скажи, – перебил его хозяин, сидящий в стороне на лавке, – и русский человек разен бывает. Иной сам брагу пьет, а доброго человека не угостит, всяк русский человек бывает, – со значением повторил он.
Намек был прозрачен, но, тем не менее, не понят.
– Допиваем, что ли, да на полати, завтра вставать рано, – сказал один из гостей, щедро разливая остатки браги по кружкам. О нас с хозяином он не вспомнил.
Гости подняли свои берестяные емкости и, чинно поклонившись друг другу, выпили. После чего, перекрестившись на образа, тотчас отправились спать на гостевые полати. Мы с хозяином молча посидели еще минут десять каждый на своем месте и тоже отправились отдыхать.
Изба была черной с печью без трубы, что было типично для этого времени. Вместо трубы под потолком находилось «волоковое» окошко, через которое выходил дым от очага. Сейчас оно были закрыто, и потому дух в горнице был тяжелый.
Я устроился на указанном хозяином месте, но сразу уснуть не удалось. Лавка была корявая, сколочена из грубо вытесанных досок, застеленных рогожей. Лежать было жестко и неудобно, Как обычно бывало, когда меня доставали бытовые трудности, я принимался ругать себя за авантюризм. Соседи уже давно храпели на разные голоса, а я все ворочался с боку на бок.