– Все, все... – бормотал я, стараясь удержать его бьющееся тело.
– Убил! – только и смог сказать он в ответ, и потерял сознание.
Кровь начала хлестать из розовой дыры, и я зажал рану приготовленной прокипяченной тряпкой.
– Вынул? – первым делом спросила Морозова, поднимаясь с земли и отряхивая платье от налипшего сена.
– Вынул, – ответил я, показывая на лежащую на земле стрелу. – Помоги мне, держи здесь!
Наталья Георгиевна перехватила прижатую к ране тряпицу, а я начал готовить материал для перевязки. Потом мы приподняли бесчувственное тело. Морозова поддерживала раненого, а я забинтовал полосами от его нательной рубашки грудь Кузьмы. Теперь пришло время использовать свою экстрасенсорную терапию. Я встал на колени и начал водить руками над раной. Наталья Георгиевна со скрытой тревогой наблюдала за моими шаманскими упражнениями.
Судя по тому, как я быстро утомился, передавая свою энергетику, рана была серьезная и потребовала от меня большой мобилизации сил. Минут через пять у меня закостенели мышцы рук, и в глазах появились черные точки.
– Пусть лежит, не трогай его, – попросил я и повалился рядом с Кузьмой.
– Тебе плохо? – с тревогой спросила Наталья Георгиевна.
– Нет, мне нужно отдохнуть, – ответил я и провалился в забытье.
– Алексей Григорьевич! Откликнись, что с тобой? – послышался над ухом знакомый голос.
Я открыл глаза. Надо мной склонилась Морозова и близко смотрела зелеными глазами. Я не сдержался, обнял ее, притянул к себе и поцеловал в губы.
– Какие глупости, – сказал молодая женщина, отстраняясь. – Чай, мы не одни...
Я отпустил ее, сел и сразу увидел, что Кузьма уже очнулся и удивленно на нас смотрит.
– Оклемался? – задал я риторический вопрос. – Вот и хорошо, значит скоро поправишься.
– Добрый человек, что со мной было?
– Стрелу я из тебя вынимал, – ответил я вставая.
– А стрела-то откуда ?
– Ты, что все забыл? – удивился я. – Тебя твой же товарищ ранил, решил, что ты чумой заразился.
– Здесь что, чума?
Было похоже, что у мужика от болевого шока пропала память.
– Нет здесь никакой чумы. Ты зашел в избу, там лежат убитые, ты испугался и закричал: «Чума», а один из твоих товарищей выстрелил в тебя из лука, – попытался я напомнить раненому недавние события. – Вспомнил?
– Это ты из меня стрелу вынул? – наконец окончательно пришел в себя Кузьма. – А вы кто, люди добрые?
– Просто прохожие, шли неподалеку, увидели, как тебя ранили, – ответил я, не собираясь посвящать случайного встречного в наши обстоятельства.
– А где стрела, что меня ранила?
Я поднял с земли и передал Кузьме стрелу с почерневшим от крови наконечником.
– Прокопия стрела, – сразу определил он. – Точно его, я теперь вспомнил, это он в меня стрелял. Вот грешная душа, – раненый задумался. – Я так думаю, уходить нам отсюда нужно, а то придут стрельцы, нас убьют, и все вокруг спалят, чтобы заразы не было.
– Нужно-то нужно, да ты слаб совсем, идти не сможешь Да и похоронить убитых нужно...
– Что с ними?
– Кто-то всю семью вырезал. Там, – я кивнул в сторону избы, – и взрослые, и дети...
– Должно, казаки. Если бы татары, те бы в полон увели. А этим бы только пограбить да побаловаться. Давно меня ранили?
Вопрос был, что называется, некорректный. Я до сих пор никак не мог разобраться в здешних единицах времени. Понятие «часа» в зависимости от времени года и долготы дня было плавающее. Вообще-то в дне было двенадцать часов, но как их делить, я никак не мог научиться.
– Не знаю точно. Совсем недавно.
– Даты, добрый человек, по-вашему время скажи, по-немецки. Я, чай, грамоту знаю, да и нюренбергские яйца видел.
– Что за нюренбергские яйца? – удивился я внезапной смене темы разговора.
– А те, что у вас на неметчине время показывают.
– А... – протянул я, догадавшись, что речь идет о часах. – Думаю, часа три прошло.
– Ну, тогда можно не спешить. Пока купцы до села доедут, стрельцов найдут, местных людей соберут да сюда вернутся, день пройдет. Долго мне еще так лежать?
– Сейчас я тебя еще полечу, может быть, тогда ты сможешь встать, – пообещал я.
Ждать прибытия противочумной экспедиции у меня не было никакого желания. Я удобно уселся возле раненого и опять начала свои пассы над его грудью. Такого напряжения, как в первый раз, больше не потребовалось, и теперь я даже не очень устал.
– Ишь, ты, как у тебя ловко получается, – удивленно сказал Кузьма, слегка пошевелив рукой. – Чувствую, как боль уходит...
– Попробуй сесть, – попросил я.
Мужчина скривился от ожидаемой боли, однако сумел взять себя в руки и медленно сел, упираясь рукой в землю. Я подумал, что если его поддерживать, то вполне сможет идти.
– Нужно собираться, – сказал я Наталье Георгиевне, – скоро выходим.
Морозова согласно кивнула и начала складывать вещи и провиант в мешок. Кажется, мои медицинские подвиги произвели и на нее впечатление, во всяком случае, она поглядывала на меня пристально и пытливо.
– А что с ними делать? – женщина посмотрела на избу с убитыми. – Ты же хотел их похоронить.
– Уходить отсюда нужно, – ответил за меня Кузьма, – если нас здесь застанут, то разбираться не будут. У страха глаза велики. Перебьют ни за что и с теми в избе сожгут.
– Может быть, тогда сначала перекусим? – спросила Наталья, пряча в мешок остатки пирога, состряпанного нам в дорогу Ульянкой.
– Нет, пойдем, лучше потом пообедаем в лесу, – решил я.
Меня почему-то мучило предчувствие надвигающейся опасности. Такое со мной случалось нечасто, но пока еще интуиция не подвела ни разу.
– Твоя воля, в лесу, так в лесу, – без раздумий согласилась Наталья Георгиевна, взваливая себе на спину все наши вещи.
Теперь нести суму предстояло ей. Я же прицепил к поясу саблю раненого, на спину повесил его «саадак», совмещенную сумку для лука и стрел, и помог ему Подняться. Мы вышли из сарая. Пока мы занимались лечением, ветер нагнал облака, и начал накрапывать дождь. Наш путь лежал в сторону леса, почти противоположную той, куда ускакали всадники. Кузьма шел плохо, ноги у него подгибались, и мне приходилось принимать на себя значительную часть его веса.