– Если каждый русский человек будет радеть о благе государя и своего отечества, будет жить по заповедям господним, то земля наша расцветет в православном благолепии и изобилии, – вполне серьезно заявил Кузьма.
Против этого возразить было нечего, кроме того, что никто не брался научить, каким образом заставить всех мирян быть идеальными гражданами.
– Нет, ты не просто Кузьма, – иронично заметил я – ты гражданин Кузьма Минин!
– А что в том плохого? – удивился собеседник. – Я от своего батюшки не открещиваюсь.
– Что значит «не открещиваешься», ты что, Кузьма Минин?
– Нуда, Кузьма Минич Захарьев по прозвищу Сухорук, а что в том плохого?
– А почему ты сказал, что ты говядарь? – ошарашенно спросил я, во все глаза рассматривая будущего национального героя.
– Потому, что торгую говяжьим мясом.
– Погоди, значит, ты нижегородский земский староста Кузьма Минин?
– Нету нас в Нижнем Новгороде такого земского старосты, а из нижегородских посадских людей я один есть Кузьма Минич.
– Минич или Минин?
– Сие суть одно и тоже есть, Минин означает сын Минича. А откуда ты про меня знаешь? Я тебе про своего батюшку ничего не сказывал.
– Слухом земля полнится, – еще не придя в себя от неожиданного открытия, сказал я. Потом напряг память, пытаясь вспомнить еще что-нибудь про легендарного спасителя отечества. Однако ничего другого, как его памятник на Красной площади в компании с князем Пожарским, в голову не пришло.
– А князя Пожарского ты знаешь? – на всякий случай, спросил я. Кто знает, может быть, народные герои уже познакомились в предвкушении будущего сотрудничества и стояния в одной компании вблизи лобного места.
– Слышал про такого, его у нас в Пурехе под Нижним имением пожаловали.
– А сам ты с Дмитрием Михайловичем Пожарским не знаком?
– Это, который стряпчий с платьем?
– Вряд ли, тот Пожарский, скорее всего, воевода. А что значит стряпчий с платьем? Портной какой-нибудь?
– Нет, стряпчие – это царские слуги. «С платьем» те, что царской рухлядью и сукнами заведуют.
– Первый раз такое слышу, – признался я. – Тот Дмитрий Михайлович, о котором я слышал, военачальник.
– Такого не знаю. Так что, про меня боярыня разумеет, пустит с тобой в поход?
– Она-то пустит, – неуверенно начал, я, – только думаю, тебе лучше домой вернуться.
– Ты же обещал меня взять с собой! Что я, зря вместе с мальцами столько дней саблей махал и из лука стрелял!
– Да, нет, не зря, но ты у нас вроде как национальное достояние...
– Это ты по-каковски говоришь, я что-то таких слов не понимаю?
– По-русски... Если очень хочешь, конечно, пойдем, будешь набираться стратегического опыта.
– Опять темнишь, – обиделся Кузьма, – и что это вы, ливонцы такие люди заковыристые!
– Почему ты решил, что я ливонец?
– Это любому ясно, по-нашему понимаешь хорошо, а говоришь худо. Я в Ливонии коров торговал, и вашу речь не однова слышал.
– Тогда тебе виднее, ливонец так ливонец.
Что делать с Мининым, я не знал. С одной стороны, вроде бы будущий народный герой, и рисковать его жизнью в опасной экспедиции не следовало. С другой стороны, он, чтобы стать героем, должен набраться опыта и знаний.
После размышлений я решил не грузить себя переживаниями об ответственности за судьбу спасителей отечества и пустить все на волю обстоятельств. Фортуне, в конце концов, виднее, что кому делать в этой жизни.
...Оставшиеся до отправления в поход два дня мои «молодые бойцы» тренировались, как черти, с утра до ночи. Конечно, полноценных воинов из них пока не получилось, но и я был не Суворов, так что каков поп, таков и приход. Во всяком случае, несколько человек уже лучше меня стреляли из лука, а Иван Крайний смог отразить две из пяти моих сабельных атак.
Иван получил свое прозвище Крайний из-за положения их избы в селе. Было ему, по моим подсчетам, лет девятнадцать, был он статен, красив, да и других талантов отпустил господь Бог крестьянскому сыну достаточно. Единственно, чем он был обделен, это происхождением. Положение кабального холопа полностью перечеркивали его будущее. Отец Ивана, как и многие русские крестьяне, по своей простоте и от безысходной бедности попал к боярам в полную, едва ли не вечную кабалу.
Увы, такое случалось очень часто. Помещик давал свободному или беглому крестьянину в кредит деньги на обзаведение имуществом. Потом этот долг обрастал непомерными процентами, пока не делался непогашаемым и наследственным.
Кабальное холопство было одним из способов земледельцев прикрепить крестьян к своей земле и сделать их бесплатными рабочими. Власти же весьма снисходительно смотрели на этот помещичий беспредел. Их целью было не определить отношения крепостных людей к владельцам, а обеспечить свои собственные, государственные и финансовые интересы; определение юридических свойств того или другого отношения крепостных людей к владельцу вовсе не входило в расчет правительства.
У тех, кто попадал в долговой капкан, было только два выхода: бежать к другому «доброму» помещику и надевать новое ярмо или подаваться в казаки. Оба выхода были приемлемы для людей одиноких или безответственных. Остальные постепенно смирялись со своей участью и утешали себя пословицами: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день».
Ближе познакомившись со своими «дружинниками», я услышал много подобных историй. Сделать что-либо для всех этих людей я не мог, оставалось только им сочувствовать. Впрочем, не все было так безрадостно. Богатые Морозовы не обирали своих многочисленных крестьян и холопов до последней нитки, как это зачастую делали мелкопоместные дворяне. И люди жили, как везде и всегда на земле, старались выжить, находили свои маленькие радости, плодились и размножались...
Управляющий морозовским имением, бывший подьячий, грамотный и неглупый человек, явно не был душегубом и грабителем. Жил он по своей совести, рачительно управлял вотчиной, казнил и жаловал по своему усмотрению, как и любой начальник его ранга во все обозримые времена.