Тот окончательно смутился и, похоже, испугался общего внимания.
– Принеси дубинки, – попросил я Ефима, который лыбился во весь рот, ожидая предложения подраться.
Несмотря на свою обычную степенность, он тут же бегом бросился за дубинками.
– Я на саблях люблю! – гордо заявил Нестор. – Чтобы враз от плеча до пояса!
– Побьешь Ивана на дубинках, побьемся с тобой на саблях, – пообещал я.
Предстоящее развлечение расшевелило воинство. Симпатии, несмотря на землячество, были на стороне былинного героя. Над Крайним откровенно подтрунивали. Иван самолюбиво покраснел, преодолевая обычную крестьянскую робость.
Противникам вручили оружие народного гнева, и они встали друг против друга. Нестор постоял, видимо, поймал кураж и бросился на Крайнего. Иван машинально отступил в сторону. Ратник неловко пролетел мимо него, однако успел повернуться, чтобы отразить удар. Иван же и не думал нападать, стоял и ухмылялся, он уже почувствовал ритм игры и уверенность в себе.
– Ну, держись, щенок! – крикнул богатырь, бросился вперед и опять потерял противника из вида.
– Вдарь, вдарь, дядя, чего же ты! – подначивал Иван.
Нестор снова «вдарил» в пустоту. Он еще ничего не понял и недоумевал, как парню удается уворачиваться от его тяжеловесных ударов. Зрители быстрее, чем он, оценили ситуацию и теперь откровенно потешались над ратником.
– Я здесь, дядя! Ку-ку! – дразнил Иван, постукивая Нестора своей дубинкой сзади по шлему.
– Убью, щенок! – кричал тот, уже начиная задыхаться от злобы и беспомощности.
– Убьешь, коли поймаешь... – издевался Крайний.
Так продолжалось минут десять, пока Нестор, обессилев, не опустил руки. Он был мокр от пота, и живот его бурно вздымался под короткой, широкой кольчугой.
– А со мной на саблях будешь биться ? – спросил я.
– На одну руку положу, другой прихлопну... – начал говорить он, но общий хохот заглушил конец фразы.
Нестор самодовольно огляделся по сторонам и с важным видом отошел в сторону. Похоже было на то, что его самоуважение не могли поколебать никакие поражения.
К вечеру мои люди обустроили бивак так, как будто собирались здесь зимовать: соорудили шалаши, нарубили и натаскали елового лапника. Я ни во что не вмешивался, предпочитая общаться с Мининым. То, что Кузьма был незаурядным человеком, я понял сразу, теперь убеждался в том, что он, к тому же, весьма умело владеет речью. Разговор шел о Нижнем Новгороде, и он делился со мной профессиональным воспоминаниями о своей торговле. Оказалось, что дело у него поставлено на широкую ногу, и доход от мясной торговли он имеет значительный. Потом он начал рассказывать о сложностях бизнеса во взаимоотношениях с государством.
Обособление торгового сословия в России началось с конца XVI века, когда московское правительство, нуждаясь для ведения своих торговых дел и для взимания различного рода сборов в служилых людях и не доверяя приказным, обратилось к обязательной службе «лучших» торговых людей, из которых устраивались в Москве особые сотни: гостиная и суконная.
Это обособление торгового чина начинается с конца XVI века, когда происходит видоизменение во всех слоях населения Московского государства; «гости», т.е. богатые купцы вырастают до привилегированных представителей купеческого чина, имевших право владеть вотчинами наравне с военно-служилыми людьми.
Московская организация торговых людей находилась в прямом противоречии с интересами торговли, для которой нужна свобода, а не обязательная служба. Хорошо известно невыносимое положение этих невольных государевых слуг во время отчетности их перед московскими приказами, которая нередко, благодаря знаменитой московской волоките, тянулась год, а иногда и более, и совершенно расстраивала торговые дела купцов.
Короче говоря, как только наше любимое государство начинает защищать и благодетельствовать своих граждан, дело для них кончается сумой или тюрьмой. От чего призывает не зарекаться народная пословица.
– Ну, и как вам удается выживать? – спросил я Кузьму.
– Приказные тоже люди с понятиями, последнюю нитку оставляют. Вот коли какой очень жадный или того хуже, честный попадется, тогда беда, по миру пустит.
– Ну, это так не только у вас на Руси, но и у нас в Ливонии. А честные приказные попадаются?
– Врать не буду, самолично не встречал, а народ всяко болтает, говорят, случаются.
За разговорами незаметно подошел вечер. Стало прохладно. Мужики разожгли костры. Мы с Мининым устроились спать в фургоне. Каждые два часа мне приходилось вставать и проверять посты.
Под утро я заметил человека, кравшегося в наше расположение. Вместе с караульным мы устроили за ним погоню, но в потемках не смогли его отыскать. Разговоров об этом хватило на все утро, зато бдительность сразу же возросла.
На рассвете началась гроза. Вся наша команда забралась в фургоны. Мокли только лошади, шарахавшиеся по лугу от громовых раскатов. Однако вскоре развиднелось, тучи унесло, и мы без помех продолжили путь.
Десятник Васильич ночью исчез, то ли сбежал, то ли отправился разыскивать таинственного боярина Константина Ивановича. Остальное воинство влилось в наши ряды. Теперь отряд стал внушительным. Я спешил одного из наших «кавалеристов» и теперь ездил на его гнедом донце.
Двигались мы много быстрее, чем вчера, может быть, от того, что теперь снятые крестьянами тегеляи везли в повозках. Соглядатай, которого я заметил Утром, меня не очень беспокоил, но на всякий случай я выслал вперед дозор из двух шустрых парнишек.
В отличие от вчерашнего дня, на дороге было много встречных, местных жителей и мелочных торговцев. По их словам, в округе было спокойно, никто не видел ни татар, ни казаков. Наше неформальное вооруженное формирование никого не пугало. Мы пока шли по местам, где все друг друга знали. Похоже было, что десятник не соврал, о нашем ополчении уже было известно всей округе.