В горнице по прежнему было светло, из чего я заключил, что времени прошло не слишком много. Со мной больше не разговаривали. Сильные руки приподняли голову и натянули на нее плотный мешок. Стало совсем темно.
Сделали это так быстро, что я никого не успел увидеть. Зато и сами пленители не заметили, что я освободился от кляпа. Тут же меня подняли за руки и ноги и понесли к выходу. Мне показалось, что их не двое, а трое, но этот третий пока не произнес ни слова.
– Ишь, бугай какой, – недовольно проворчал новый персонаж. – Может, развязать ему ноги, пусть сам идет?
– Я тебе развяжу! – одернул его тягучий. – Выполняй, что велели, и не забывай, чей хлеб ешь.
– Мне что, мне все едино, я просто хочу, как лучше. Чего ему сделается, коли напоследок ножками походит.
– Ты не болтай лишнего, и ухо держи востро. Этот байстрюк и не таких умных, как ты, на тот свет отправлял.
– Так, может, его сразу успокоить, даже здесь и закопать? Что мы его, как архиерея, на себе таскаем!
– Ванька, ты меня не зли. Тебе сказано отнести его и ухо востро держать, ты и выполняй. Без твоей тупой головы умные люди знают, что делать. Совсем разленился!
– Я что, я выполняю... – опять завел свое невидимый Ванька. – Только...
Разговор скоро зациклился и продолжался все в том же ключе. Большой радости от того, что меня несут на руках, я не испытывал. Тем более, что несли небрежно и два раза уронили. Мои похитители вскоре дошли, как я понял из разговора, до ограды и небрежно бросили меня на землю. Теперь они принялись пререкаться о том, как правильнее сделать лаз в заборе. «Тягучий» и Ванька спорили буднично, без азарта, вероятно, просто для того, чтобы занять себя разговором.
Проделав дыру в ограде, меня куда-то потянули, грубо протащили сквозь тесный лаз и опять опустили на землю.
– Пусть здесь полежит. Ты его сторожи, а я лошадь подгоню. Действительно, что нам его на себе таскать, – сказал тягучий и ушел.
– Ванька, а уел тебя Николаич! – через минуту послышался голос третьего участника.
– Скажешь, тоже! Это я ему врезал-то! Со мной, Серега, не пошалишь! Ты бы знал, как меня бабы уважают!
– Меня, что ли, не уважают?! Про меня так и говорят: Серега, он того! Вот!
Разговор у них пошел вокруг да около уважения. Ребята, по всему, были классные, кто ими только не восхищался! Я слушал весь этот бред и пытался как-то ослабить путы. За время «носки» веревки немого растянулись и ослабели. Я уже начал шевелить пальцами рук и ног, чтобы, сколько можно, восстановить кровообращение.
– Ишь, ты, смотри, наша дохлятина зашевелилась, – заметил мои потуги Ванька. – Серега, всыпь ему, чтобы укоротился.
– Это мы всегда с удовольствием, – радостно ответил Серега и несколько раз ударил меня носком сапога по ребрам.
Я сжал зубы, с трудом удержав крик.
– Ишь, ты, терпит, – добродушно заметил садист-любитель. – Еще, что ли, ему всыпать?
– Не нужно, Николаич, чай, заругается, – рассудительно остановил его Ванька.
– Погодь немного, скоро ужо повеселимся. Вот ты, Серега, за что меня уважаешь?
– Ну, мы с тобой, вроде как товарищи. А ты меня за что?
Боль от удара была адская, тело покрылось холодным потом. Дышать в мешке было нечем. О восстановлении кровообращения пришлось забыть, иначе эти два идиота от нечего делать меня просто изувечат. Они же продолжили свой бесконечный разговор о самоуважении. Минут через пятнадцать послышались шаги лошадиные и человеческие, вернулся Николаевич с лошадью.
– Ну, как он тут? – спросил он, топчась возле моей головы.
– Смирен, – доложил Ванька, – куда ему от нас деваться. С нами, Николаич, не пошалишь!
– Ну, полно хвалиться, грузите его.
Меня подхватили и перебросили через спину неоседланной лошади. После чего мы тронулись в путь. Теперь говорили Николаич с Ванькой, а Серега, как и прежде, молчал, не вмешиваясь в разговор старших.
От тряски мне стало совсем худо, и я на какое-то время потерял сознание. Очнулся уже лежа на земле с открытым лицом. По щеке полз муравей. Я машинально поднял руку, и оказалось, что она свободна. Забыв про муравья, я поднес ладонь к глазам. Она была распухшая и синяя. Я пошевелил пальцами, они двигались, но плохо.
– Очухался, милок? – раздался сверху Серегин голос.
Я с трудом повернул голову и увидел сверху наклонившееся надо мной заросшее клочковатой бородой лицо. Ниже его находилась могучая грудь, ло бокам которой свисали длинные, мощные руки.
– Мы думали, что ты ужо, того, окочурился, – сообщил говорящий примат. – Николаич оченно рассердился. А ты, значиться, не издох. Николаич, – закричал Серега, – он, того, живой!
Послышался треск валежника, и к нам подошли двое. Один, с плоским, сальным лицом и оловянными глазками, и был «Николаич», другой, здоровый, даже тучный, соответственно «Ванька».
– Что же ты, паря, такой квелый? – издевательски поинтересовался Николаевич. – Мы тебя еще и править не начали, а ты уже Богу душу чуть не отдал. Ты потерпи, не помирай до срока.
– Постараюсь, – пообещал я, – сначала тебя схороню.
– Это ты глупо сделаешь, если меня ждать будешь, – засмеялся Николаевич таким же тягучим, как голос, смехом. – Тебе как раз след помереть, а не жить на Голгофе. Мы тебе устроим такие казни Египетские, что будешь о смерти молить.
– Моя смерть не твоя забота, о своей думай.
– Ишь ты, какой стал разговорчивый. Сказывать будешь, куда саблю хозяйскую дел? Скажешь, убью без мучений.
– Не скажу.
– Ну, как знаешь, наше дело предложить. Давай, ребята, готовь раба божьего к преставлению.
– Может, над костерком? – с надеждой попросил, впервые прямо обращаясь к начальнику, Серега. – Али на муравьиную кучу посадить, пусть муравьишки его погложут.
– Тебя не спросил, олуха. Выполняй, что приказано.
Серега, с сожалением пощелкав языком, послушно двинулся к Ваньке, который начал набрасывать веревку на молодую березку. Я вначале не понял, что они затевают, но когда догадался, мне сделалось совсем худо. Эти придурки собрались разорвать меня пополам.