– Это не его боярыня, не знаешь, не говори!
Выяснить, что за боярыня едет с боярином, мои стражи не успели. К нам подъехали четверо конных. Одной из них была Аля!
– Где Николаич?! – крикнул, не сходя с коня, знакомым резким голосом тучный человек в дорогой бархатной одежде и сафьяновых сапогах.
– Брюхом, батюшка боярин, замаялся, до кустов побег, – ответил, как ему было приказано, Ванька.
– Кто разрешил развязать пленника?! – еще строже спросил боярин.
– Никак не можно понять, только он помирал, – невнятно ответил тот же придурок.
– Связать!
– Никак не можно, – сказал, кланяясь, Ванька, – веревки нет.
– Как так нет, куда же она делась?
– Мы варнака березами пытать хотели, вон они, те веревки, – вмешался Серега и указал на согнутые деревья.
– Так и пытайте! – сердито закричал боярин.
Я между тем смотрел на Алю. Было непохоже, что она находится в плену. Держала себя моя жена уверенно.
– Ты по-прежнему не хочешь вернуть саблю? – спросила она, встретив мой настойчивый взгляд.
Я отрицательно покачал головой. Говорить что-либо было совершенно бессмысленно, да и незачем. У нее либо съехала крыша, либо она участвует в игре, которую я не понимаю. Одно можно было сказать наверняка: эта ее «интрига» слишком дорого мне обходилась.
– Ну, чего стоите, холопы! – закричал на идиотов боярин.
Слуги, суетясь, бросились на меня и повалили на землю. Увы, я все еще был не в форме, чтобы суметь оказать сопротивление, да и при любом раскладе силы были слишком неравны. К тому же два стражника, сопровождавшие «боярина» и «боярыню», оказывались непобедимым резервом.
Серега прижал меня к земле, а Ванька подхватил за ноги. Я инстинктивно пытался вырваться, но делал это неловко и неэффективно. Не обращая внимания на сопротивление, меня подняли потащили к согнутым березам. Надзор «начальства» усилил рвение палачей, и действовали они быстро и слаженно.
Меня положили на равном расстоянии между согнутыми деревьями. Серега придавил к земле своей тушей, а Ванька отвязывал конец веревки, прикрученный к стволу толстой березы. Я задыхался под весом тела мастодонта, мучительно соображая, что можно предпринять.
– Ну что, Крылов, так договоримся или сначала помучишься? – произнес, подходя, «боярин» на самом натуральном, современном русском языке, от которого я уже порядком отвык.
– Далась вам эта сабля! – стараясь говорить спокойно, ответил я, одновременно пытаясь столкнуть с себя Серегу.
– Это не просто сабля. Это наша святыня!!! Для нас она то же, что для христиан плащаница. Так что, хочешь ты того или нет, но вернуть ее придется! Долго вы еще будете возиться?! – отвернувшись от меня, закричал «боярин» на холопов.
Ванька от испуганного усердия отпустил натянутую веревку, и березка, распрямляясь, рванула меня за ногу. Нас с Серегой потащило по земле.
– Вяжи вторую ногу! – закричал «боярин» и приказал своим охранникам: – Чего расселись, вашу мать, помогайте!
Мужики соскочили с лошадей и кинулись к Ваньке. Дело пошло веселее, и через минуту общими усилиями они привязали ко второму дереву и другую ногу.
– Отпускай! – приказал «боярин». Помощники отпустили веревки. Меня дернуло в разные стороны. Серега отскочил, и упругая сила рванула меня за ноги вверх. Голова со звоном стукнулась о кочку, и я повис вверх ногами. Руки у меня остались свободными, но это ничего не меняло. Я висел в метре от земли, не доставая до нее руками, а сухожилия вытягивала и рвала непреодолимая живая сила распрямляющихся деревьев. Я закричал. Боль была такая острая, что пропал самоконтроль. Все окружающее перестало существовать. Вернее, оно стало как бы отдельно от меня и ничего для меня не значило. Главной сделалась боль.
Кругом стояли мои противники, перед которыми нельзя было унижаться, а я кричал, пугая самого себя, не в силах удержать тоскливый ужас наступающей смерти. Потом кончилось дыхание, и я замолчал. Деревца пружинно раскачивались, и мое лицо то приближалось, то удалялось от земли.
– Помер, что ли? – спросил, глупо хихикая, Серега.
– Живехонек! – радостно сообщил один из охранников. – Терпит!
Я действительно терпел, приноравливаясь к боли. Резко ударив по нервам, она потеряла нестерпимую остроту и сделалась тупой и вяжущей.
– Пускай повисит, нам спешить некуда! – сказала Аля. Она, склонив голову набок, заглядывала мне прямо в глаза. Во взгляде было настоящее садистское наслаждение. – Соберите хворост, мы его еще поджарим, – приказала она Ваньке и Сереге.
Холопы весело засмеялись и бросились, стуча тяжелыми сапогами, вглубь леса исполнять приказание. У меня начало мутиться в голове и темнеть в глазах. Надвигалось спасительное небытие. Однако потерять сознание я не сумел. Один из охранников неожиданно закричал, закружил на месте и упал лицом вниз.
– Татары! – закричал второй, но будто захлебнулся и свалился ничком почти подо мной со стрелой, торчащей в основании черепа.
«Боярин», несмотря на свою дородность, как цирковой акробат, вскочил в седло и, прижавшись к шее лошади, поскакал вдоль просеки. Аля пронзительно закричала и побежала по поляне. Мимо меня за ней серой тенью пролетел всадник. Она взвизгнула, вскинула руки и упала на траву. Я вывернул голову и успел увидеть, как вслед за «боярином» скачет человек в татарской шапке, с опущенной вдоль правой ноги саблей. Потом я полетел лицом в землю, и меня потащило по земле...
– Опят ти? – спросил негромкий знакомый голос.
Я повернулся сначала на бок, потом на спину. Надо мной, широко расставив ноги, стоял мой заклятый враг, ногаец Буджак-хан.
– Здравствуй, князь, – поздоровался я и, опершись руками на землю, с трудом сел, – Как живешь?
– Рахмат, хорош, – ответил он своим обычным равнодушным тоном. – Ти яман, плох живош?
– Теперь тоже хорошо. Драться будем?