– Как ты, отче? – участливо спросил я иерея.
– Убью иродов! – закричал он, выплевывая набившуюся в рот землю.
«Ироды» все еще продолжали гоняться за мной по лесу, и убивать пока было некого.
– Может быть, сделаем ноги? – спросил я, машинально употребив малопонятное выражение.
– Ну, уж нет! – рявкнул батюшка, – Ты, если хочешь, делай, а я останусь потолковать с иудами. Мне не за себя, мне за Господа обидно! – плачущим голосом докончил фразу Алексий.
– А мне показалось, что ты давеча оробел? – не удержался я от подначки.
– Мне грехи биться не велят, – серьезно пояснил священник. – Я зарок давал еще в мамелюках не лить христианской крови, да видать...
– Все-таки нам лучше уходить отсюда. Я одного ранил, но все равно их четверо осталось. Ты же без оружия...
– Дай-ка мне твой меч, – попросил священник, – сейчас и у меня будет оружие.
Он отобрал у меня ятаган и, продолжая отирать от грязи лицо, огляделся. Потом легко перескочил через придорожную канаву. Длинный ятаган в его руке казался игрушечным. Поп махнул им у комля молодой березки, и деревцо, практически не дрогнув ветвями, соскочило со среза и стало на полметра короче. Такого фокуса я еще не видел. Ствол у березки был сантиметров десяти-двенадцати толщиной, и перерубить его так легко и с одного удара я бы не смог.
Не дав березке повалиться, батюшка враз смахнул верхнюю часть ствола с ветвями и подхватил уже почти готовую дубину своего великого гнева, Так же легко вернувшись на дорогу, он, орудуя ятаганом как мексиканским мачете, несколькими взмахами довел оружие до нужной кондиции.
– Вот теперь и посчитаемся, – зловеще пообещал он. – Господь за такое...
Я, было, собрался уточнить, не путает ли себя священник с Господом, но не успел. На опушке леса появились наши противники, Было их четверо со свободной от седока лошадью. Похоже было на то, что раненного товарища они бросили в лесу, не забыв прихватить его транспортное средство. Конный квартет, увидев, что мы спокойно стоим посередине дороги, разразился очень громкими проклятиями и без подготовки бросился в атаку.
– Оставь их мне, тезка! – сквозь зубы попросил поп. – Я сам с ними посчитаюсь!
Я в принципе был не против, насилие мне всегда претило, но пускать дело на самотек не следовало. Две сабли, пика и рогатины против одной примитивной дубины было чересчур. Однако спорить было некогда. Священник вышел вперед и встал со своей березой посредине дороги, широко расставив ноги. Я, чтобы его не сердить, поместился немного позади и сбоку.
Ратники, вначале очень решительно бросившиеся на нас, уяснив, что убегать мы не собираемся, стали придерживать коней. Впереди оказался один предводитель. Он ловко вытащил пику из-за спины и скакал, как рыцарь на турнире, нацеливая ее на служителя Божья.
Отец Алексий, не дрогнув, по-прежнему стоял посредине дороги, упираясь рукой на свою отставленную в сторону дубину. Расстояние между противниками стремительно сокращалось. Соратники отставали от своего командира метров на двадцать. Все происходило значительно быстрее, чем мне бы хотелось. Предводитель целился острием точно в грудь Алексия, а тот, не шевелясь, ждал смертельного удара. Роковое столкновение, наконец, состоялось. Что сделал священник, я точно рассмотреть не успел. Было не до того, и все произошло слишком быстро. Поп, видимо, каким-то чудом уклонился от острия пики, а всадник проскакал по инерции мимо него. Остальные ратники в считанные мгновения успели добраться до нас.
Я, как и в прошлый раз, едва успел в развороте отсечь направленную на меня рогатину. Обезоруженный противник проскакал мимо. Я резко повернулся и стал свидетелем интересного зрелища. В седле остался только один из нападавших, тот, которому я перерубил рогатину. Остальные трое находились в разной степени падения. Причем вид у них за пару секунд полностью изменился. Ратники безжизненными кулями валились из седел, а мой служитель культа все в той же позе Давида стоял на старом месте, картинно опираясь на свою дубину.
– Ты что с ними сделал? – ошарашено спросили, продолжая вполглаза следить, что собирается предпринимать обезоруженный ратник.
– Поучил, как следует уважать священный сан, – хмуро сказал Алексий. – Будут в другой раз знать, как почитать Господа и церковь.
– Ну, насчет другого раза не уверен, думаю, что он у них вряд ли будет, – с сомнением пробормотал я. – Ты их что, колдовством или молитвой убил?
– Не кощунствуй, – не глядя на меня, ответил поп и вдруг, молниеносно развернувшись вокруг своей оси, запустил березовым стволом в сторону наблюдавшего за нами последнего оставшегося в седле ратника.
Бросок был так силен, точен и неожидан, что тот не успел не только уклониться, но, как мне показалось, понять, в чем, собственно, дело. Дубина, вращаясь в воздухе, настигла мужика, и он, как сбитая кегля, опрокинулся на круп лошади, однако ратник оказался малым крепким и каким-то чудом удержался в седле. Испуганное резким движением животное шарахнулось и ускакало.
– Уез!!! – должен был бы воскликнуть меткий «дубинобол», но английский язык пока до святой Руси не добрался, и поп ограничился довольным кряканьем.
– Где это ты, отче, так драться научился? – с невольным уважением спросил я.
– У нехристей проклятых, – истово крестясь, ответил поп, – у янычар и мамелюков.
– Так ты что, и турком был, и египтянином?
– Прости, Господи, грехи наши тяжкие, – тяжело вздохнув, ответил Алексий. – Уходить надо отсюда, а то не ровен час, кто здесь застанет, опять придется лить христианскую кровь.
Такая постановка вопроса меня удивила. Однако спорить было не о чем.
– Давай возьмем себе одного коня, – предложил я.
– Нельзя, – возразил отец Алексий. – И твоего Гнедка лучше бы оставить. Мы, видать, в осиное гнездо попали, как бы его не растревожить.