– Ты же домой уехал.
– Нет у меня дома. Тятя с мамкой померши, а я у чужих людей в приемышах живу. А деньги у меня наши отобрали. Дозволь, батюшка боярин, тебе служить. Парнишка был хороший, услужливый и трогательно наивный. Отсылать его одного в деревню было бесчеловечно, да вряд ли сумеет благополучно туда доехать: либо убьют дорогой, либо заберут в холопы. Мне же помощник мог понадобиться.
– Ладно, пока останься, там видно будет, – решил я.
Наконец крышка сундука поддалась усилиям и открылась. Никаких россыпей золота и драгоценных камней в сундуке не оказалось. Он был доверху набит бумажными свитками.
– Это еще что такое? – удивился я, беря лежащий сверху трактат.
– Немецкая бумага, – уважительно сказал Минин, – ишь, сколько ее тут, поди, больших денег стоит!
– Я не про то, что зто за рукописи?
– Давай, прочту, – предложил Кузьма.
– Сам могу, – ответил я и начал читать вслух начало первого свитка:
«Люди Московские, вы клялися отцу моему не изменять его детям и потомству во веки веков, но взяли Годунова в цари. Не упрекаю вас: вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих; не знали вы его лукавства и не смели противиться человеку, который уже самовластвовал и в царствование Феодора Иоанновича, – жаловал и казнил, кого хотел...»
– Это что еще такое? – удивленно спросил Минин.
– Подметное письмо Лжедмитрия.
– Кого? – не понял Кузьма.
– Есть такой человек, выдает себя за царевича Дмитрия. Неужели не слышал?
– Были разговоры, что царевич чудесным образом спасся. А вот писанное на бумаге, вижу впервой.
Я отложил исторический документ в сторону и вытащил следующий. Текст был тот же. Остальные бумаги были копиями этого же письма.
– Интересно, зачем казаки спрятали письма, – удивился я, – тоже мне ценность!
– Может быть, от народа хотели скрыть правду?
– Про Лжедмитрия? Тогда куда проще было сжечь. Нет, здесь что-то другое. Тем более, что они поддерживают самозванца.
– А ты что, не веришь в чудесное спасения царевича?
– Нет.
– А я слышал, что Дмитрий истинный царевич.
– Ладно, слышал, так слышал, что будем с письмами делать?
– Давай назад закопаем?
– Зачем? Казаки погибли, место это никто не знает, некому будет раскапывать. Лучше сожжем, и все дела.
– Ты шутишь? Столько бумаги!
– Забирай с собой, будешь в нее говядину заворачивать.
– Ты все шутишь, а я серьезно. Вдруг царевич и вправду сын Ивана Васильевича!
Спорить на эту скользкую тему было бессмысленно.
– Можно, я себе возьму? – неожиданно попросил, вмешавшись в разговор, Кнут.
– Тебе-то зачем? – удивился я.
– Сундук всегда в хозяйстве пригодится.
– Ты же со мной собрался ехать, зачем тебе сундук, добро складывать?
– Красивый! – смутившись, сказал мальчик.
– Давайте собираться, а не то, не ровен час, казаки или стрельцы пожалуют.
– Столько бумаги пропадет, – пожалел хозяйственный Минин, – может быть, хоть немного с собой прихватим?
Я не стал спорить, а просто перевернул сундук и вывалил свитки на землю. Китайское трепетное отношение к любому бумажному лоскутку у меня отсутствовало.
– Если тебя так волнует бумага, то поискал бы лучше библиотеку Ивана Грозного, вот там были настоящие сокровища, а эти письма – сплошная ересь.
– А где ее искать? – заинтересовался Кузьма.
– Скорее всего, в Кремле. Станешь народным героем, займись, найдешь – Россия тебе будет благодарна.
– В Кремль еще попасть надо, – скептически сказал Минин, наблюдая, как я раздуваю трут. – Решил-таки сжечь?
Я подпалил бумажный ворох и, дождавшись, когда загорятся плотные листы немецкой бумаги, сел в седло.
– Ну, с Богом, – промолвил Кузьма, и мы пришпорили коней.
До Серпухова мы добрались к полудню следующего дня.
Я уже бывал в этом подмосковном городе, знаменитом, по словам Чехова, только тем, что там дьячок как-то за раз два фунта икры съел. В XX веке Серпухов был промышленным городом, с иным, чем в Москве, акающим говором, с обветшалыми остатками дореволюционных ткацких фабрик и развалинами церквей на высоком берегу заиленной речки Нары. Еще было в нем, как водится, оборонное предприятие и военное училище, защищать сомнительные завоевания Октября. Теперь, по слухам, соборы и монастыри начали реставрировать.
В 16-17 веках у Серпухова был иной статус: город стоял на главном пути кочевников на Москву, у последней серьезной естественной преграды перед столицей, реки Оки, и был форпостом Московского государства. Там даже по праву гордились собственным белокаменным кремлем. По сравнению с Московским был он невелик, в два раза меньше, но не менее неприступен.
В крепость мы по понятным причинам не сунулись, там был всего один вход и, соответственно, один выход. Проходил он по длинному извилистому коридору между крепостных стен, простреливающийся со сторожевых башен. Случись у нас неприятности с властями, убраться из крепости было бы проблематично. Потому мы сразу же направились на городской посад с торгом, где Минин развил бурную деятельность, подбирая себе надежную оказию до Нижнего Новгорода. Дело, впрочем, оказалось несложным – нижегородских гостей, ведущих торговлю с Москвой и Подмосковьем, тут оказалось сразу несколько человек. Известному в Нижнем Кузьме Миничу были рады, он легко сговорился с хозяином двухмачтовой барки о месте на судне. Без приключений мы погрузили имущество Кузьмы на судно и по-братски с ним распрощались.
Народный герой окропил мою грудь слезами, я тоже чуть не расплакался, но в последний момент сумел взять себя в руки и только троекратно с ним расцеловался. Кузьма прошел по трапу на барку, шкипер отдал команду отчаливать, и матросы оттолкнулись шестами от Серпуховской пристани.